Глава XVIII. Биогеохимические опыты

Наука ищет пути всегда одним способом. Она разлагает сложную задачу на более простые, затем, оставляя в стороне сложные задачи, разрешает более простые и тогда только возвращается к оставленной сложной.

На первое время Вернадские поселились в Полтаве у Георгия Егоровича Старицкого, брата Натальи Егоровны.

"Приехав в Полтаву в ноябре 1917 года, - вспоминает Владимир Иванович, - я застал там три правительства: Центральная украинская рада, во главе которой стоял профессор Голубович; правительство Донецкой рабочей республики и местный Совет рабочих и крестьянских депутатов, в котором большую роль играли железнодорожники и меньшевики".

Вскоре Центральная рада в Киеве была разогнана и во главе марионеточного украинского правительства был поставлен гетман Скоропадский. Связь с Киевом у обывателей Полтавы в то время не существовала. Полтава всегда была больше связана с Харьковом и Донбассом, чем с Киевом, и о разгоне рады здесь еще никто ничего не знал.

Полтаву немцы заняли как-то совершенно внезапно, почти без сопротивления. Немцы пробыли в городе несколько дней, и пошли дальше.

В этой обстановке Вернадский получил письмо от Николая Прокофьевича Василенко. Он предлагал Владимиру Ивановичу как можно скорее приехать в Киев для организации широкой культурно-просветительной работы. При этом он указывал на возможность создания Украинской Академии наук.

Мысль об Украинской академии увлекла Вернадского, и в Киеве он легко сговорился с Василенко. Владимир Иванович поставил условием, что не будет принимать гражданства Украины, а в культурной работе на Украине будет участвовать в качестве делового эксперта, как действительный член Российской Академии наук. Вернадский тогда был в Киеве, кажется, единственным человеком, практически знакомым с академическими учреждениями и порядками.

Владимиру Ивановичу пришлось председательствовать в трех комиссиях. Он занимался вопросами высшей школы, составлением устава академии, изъятием библиотек из помещичьих собраний, организацией Украинской центральной библиотеки. Комиссия по уставу закончила работу в октябре 1918 года. Вскоре состоялось первое общее собрание Украинской Академии наук.

Президентом академии общее собрание избрало Вернадского.

Как и всюду, где он появлялся, Владимира Ивановича к этому времени уже окружали друзья. Простая внимательность к собеседнику, полная терпимость к чужим воззрениям и искреннее желание понять их, какая-то веселая деликатность в обращении и никогда не гаснущая мысль в поднятых на вас через очки глазах необыкновенно влекли к нему людей. Все это не было выработано долгим опытом постоянных встреч и отношений, но естественно жило в Вернадском. Он всегда чувствовал себя средою, ощущающею мир, - отсюда шли внимательность к людям, вскинутый на собеседника поверх очков взгляд серо-голубых глаз. Владимир Иванович привык уже мыслить жизнь как единый процесс - отсюда общая снисходительность и терпимость к чужим мнениям.

Когда Вернадский рассказывал о своем миропонимании, друзья становились учениками.

Физико-математическое отделение Украинской Академии наук после доклада Вернадского приняло предложенную им тематику экспериментальных работ и ассигновало средства на работу и оплату сотрудников.

В сущности, все это явилось началом биогеохимической лаборатории и экспериментальных работ по биогеохимии.

Общая задача сводилась к выяснению роли живого вещества в химии планеты, а стало быть, и в космической химии.

Частной же задачею Вернадский взял вопрос о кремниевых диатомовых водорослях, поставленный еще в конце прошедшего века англичанином Мереем. Мерей обратил внимание на то, что эти водоросли чрезвычайно распространены в океане, а количество растворенного в морской воде кремнезема очень ограниченно. Он предположил, что диатомовые водоросли берут нужный им кремнезем из взмученной в воде глины, разлагая ее каолиновое ядро.

По прежним своим работам у Ле Шателье Вернадский знал, что при разложении каолинового ядра выделяется тепло. Он предположил, что, разлагая каолиновое ядро, диатомовые получают свободную энергию в виде тепла, которую и используют для жизни.

Молодой химик В. М. Науменко под руководством Вернадского поставил соответствующие опыты в лаборатории сахарозаводчиков. Вскоре, однако, он был убит в одну из ночных тревог. Такие тревоги отравляли жизнь в Киеве. Немецкие войска занимались грабежами, преследованием подозреваемых в большевизме, обысками и внезапными нападениями. По большей части нападающие даже оставались неопознанными: были ли то немцы или банды дезертиров - никто не знал. Науменко был одной из жертв такого ночного нападения.

Из поставленных Науменко с исключительной тщательностью опытов большая часть погибла. Колбы полопались от холода, но один из контрольных опытов сохранился, и, продолжая с ним работу, другой помощник Вернадского довел дело до конца.

Диатомеи выращивались на подольском каолине. Проведенные эксперименты показали, что предположение Вернадского полностью отвечало действительности. Результаты этих опытов докладывались Вернадским позднее в Парижской Академии наук после проверки их в биогеохимической лаборатории Академии наук Советского Союза.

Первым выступлением Украинской Академии наук перед международной научной общественностью явилось сообщение Вернадского о присутствии в организмах мышей никеля. До опытов в Киеве считалось, что в живом веществе никеля нет.

Анализ мышей на никель проводила Ирина Дмитриевна Старынкевич. Она проделала отлично весьма трудный анализ, тем более трудный, что необычайно энергичная и смелая женщина дрожала от отвращения, закладывая мышей в автоклав.

- У вас идиосинкразия к живому веществу, - говорил ей Вернадский. - Но это только сначала, потом не будете обращать внимания...

Однако она мечтала возвратиться к прерванной работе по моноциту, начатой в Петрограде. Это была первая ее работа после испытательного анализа, порученного ей Ненадкевичем.

Анализ животных и растений для установления качественного и количественного нахождения химических элементов в организмах Вернадский производил, чтобы иметь данные, сравнимые с анализами минералов.

Таких данных почти не существовало, и с каждым новым экспериментом стали открываться интереснейшие факты.

Так, почвоведы считали, что растения берут из почвы пятнадцать элементов, а животные, питающиеся растениями, получают те же элементы через усвоение растительной пищи.

Геохимическое исследование растений, произведенное в Киеве под руководством Вернадского М. И. Бессмертной, привело к предположению, что в почве имеются все известные тогда 87 химических элементов.

Сотрудники Вернадского нашли постоянное присутствие в трех видах мха и в шестнадцати видах цветковых растений 26 элементов. Конечно, не во всех растениях присутствуют все элементы, находящиеся в почвах, однако становилось несомненным, что там их значительно больше, чем полагают почвоведы.

Кроме элементов, перечисляемых почвоведами, Вернадский установил присутствие в растениях и животных целого ряда редких элементов, как никель и кобальт.

Сотрудникам, работавшим тогда под непосредственным и строгим руководством Вернадского, производимые опыты иногда казались бесплодными, а присутствие в организмах таких элементов, как кобальт, казалось чистой случайностью, не имеющей никакого значения.

Вернадский исходил из убеждения, что случайностей в природе нет, и надеялся, что с накоплением новых и новых данных анализа будет постепенно выясняться и значение сверхмалых количеств элементов, входящих в состав организмов¹.

¹ (О значении кобальта в жизни организма можно судить хотя бы потому, что кобальт входит в состав витамина B₁₂.)

Первые биогеохимические опыты, произведенные в неблагоприятной обстановке, оказались весьма серьезными как по своему научному значению, так и по своему влиянию на сотрудников Владимира Ивановича. Для многих из них общение с руководителем стало и школой и судьбою: геохимия приобрела в них терпеливых и преданных работников на всю жизнь.

В тяжелых условиях гражданской войны, меняющихся правительств, даже имея средства, работалось нелегко. Нормальная жизнь расстраивалась, деньги имелись, но лаборатории не отапливались; для опытов с живым веществом, несмотря на обещание санитарного управления, не удалось получить килограмма вшей. Можно было бы опустить руки, но Вернадский не терял душевной твердости.

"Чем больше думаю, тем больше убеждаюсь в правильности моего курса!" - писал он Ферсману, и эта уверенность рождала силу сопротивления внешней среде.

Во втором полугодии 1918/19 учебного года Вернадский начал читать свой курс геохимии. Слушателями были не только студенты. Многие киевские ученые и университетские профессора интересовались идеями русского ученого. Об этих идеях говорили все как о новом слове науки, как об откровении гениального ума. На лекции Вернадского являлся, чуть ли не весь ученый мир Киева.

Среди молодых киевских профессоров был Борис Леонидович Личков, секретарь одной из комиссий, возглавлявшихся Вернадским. Русский по происхождению, он прекрасно знал украинский язык и как украинский деятель попал в комиссию по высшей школе и по вопросам, касающимся ученых.

Лекции Вернадского превратили Личкова в его преданнейшего ученика. Он энергично взялся за организацию геологического кружка при университете. В этом кружке Вернадский впервые выступил с лекцией о живом веществе.

"Странное, ненормальное впечатление производил Киев и Украина в то время, - вспоминает Владимир Иванович. - Киев был переполнен немецкими офицерами, которые расхаживали по Крещатику, сидели в кофейнях. Приходили немецкие газеты, которые давали неверное освещение тому, что делалось в это время у нас и в Западной Европе, но никаких других известий мы не имели. На юге, в Подолии, были австрийские войска. Внешне в Киеве казалось все благополучно. Не помню сейчас фамилии какого-то немецкого генерала, который объехал на автомобиле весь Крым и писал восторженные статьи про "наш прекрасный Крым" в киевской немецкой газете. Мы, однако, чувствовали, что все окружающее нас - декорум, а действительность - другая".

Так оно и было.

Вскоре стали доходить слухи о том, что на Украине идут крестьянские восстания, в Германии началась революция, к Киеву подходят советские войска.

Выйдя рано утром 5 февраля 1919 года, как всегда, на прогулку, Владимир Иванович увидел, что город занят какими-то войсками, по-видимому русскими. На вопросы "Кто они?" солдаты не отвечали. В тот же день они исчезли, и общее собрание академии, назначенное па этот день, состоялось в доме, хорошо знакомом Вернадскому - в бывшей первой гимназии. На этом собрании решено было командировать А. Е. Крымского, как непременного секретаря, приветствовать подходившую к городу Особую Украинскую Красную Армию.

Советские войска вошли в город с торжественной простотою и гордостью. Население радовалось приходу настоящей власти, наступлению настоящего порядка.

Весною в цветущий Киев с поручением от президиума Российской Академии наук явился Ферсман. Он поблагодарил Владимира Ивановича за представление его в академики, сообщил, что по новому порядку он избран академиком без предварительного адъюнктства, а затем заговорил о взятом им поручении.

- Пополнить академическую библиотеку украинскими изданиями за последние годы и вообще установить взаимную связь обеих академий... Главное же, - добавил он, улыбаясь, - конечно, с вами повидаться, Владимир Иванович!

Он не потерял своей подвижности, добродушия и оживленности, став академиком, но похудел, хотя и уверял всегда, что полнеет от неправильного обмена веществ, а вовсе не от излишней приверженности к гастрономии.

- Что Ольденбург? Где Шаховской? Не слышали ли что-нибудь о Гревсе? Самойлове? Не вернулся ли из Сибири Ненадкевич? - спрашивал Владимир Иванович.

Ферсман рассказывал о знакомых, о переезде правительства в Москву, о Петрограде. Горький организовал Дом литераторов и Дом ученых, где выдаются пайки, есть парикмахерская. Театры работают, как всегда, но трамваи из-за тесноты и давки недоступны для многих. Глазунов продолжает дирижировать, но, когда его видишь в концертном зале, кажется, что фрак на нем с чужого плеча.

Первый раз за всю свою сознательную жизнь Владимир Иванович не поднялся в десять часов, слушая рассказчика. Но Ферсман сам вспомнил о времени и ушел.

Через несколько дней он сделал большой доклад общему собранию Украинской академии о научной работе в России.

Несмотря на тяжелые условия жизни и работы в Петрограде, Владимир Иванович хотел возвратиться в Петроград. Он оставался председателем любимейшего его детища - Комиссии по изучению естественных производительных сил, во главе которой по необходимости теперь стояли Н. С. Курнаков и А. Е. Ферсман. Предложенный В. И. Лениным план работ академии более всего относился к созданной Вернадским комиссии, и Владимир Иванович ревниво чувствовал, что он там нужнее, чем здесь.

Однако и созданная Украинской академией такая же комиссия избрала Владимира Ивановича своим председателем. Ферсман просил его пока оставаться в Киеве для координации работы обеих комиссий.

Осенью ряд украинских академиков во главе с Вернадским должен был выехать в Ростов-на-Дону для обсуждения вопроса о положении Украинской академии, не имевшей средств для выплаты жалованья служащим и оплаты расходов.

Переговоры закончились, делегаты вернулись в Киев, но денежный перевод не приходил. Вернадский снова отправился в Ростов-на-Дону. Возвращаться оттуда пришлось через Новороссийск пароходом. В Ялте Владимир Иванович сошел с парохода, предвидя у себя сыпной тиф, валивший кругом людей.

Так оно и вышло.

Жена и дочь, вышедшие к пароходу повидаться с отцом, отвезли его на дачу С. М. Бакуниной, племянницы Натальи Егоровны, где они жили в это время. Она настояла, чтобы Владимир Иванович остался у нее. Он уже не мог спорить, охваченный сотрясающим ознобом, и чувствовал только потребность в покое. Его уложили в постель, он благодарно улыбнулся Наталье Егоровне и потерял сознание.

Очнувшись, он увидел возле кровати невысокого, плотного человека, которого знал раньше, когда жил на этой же даче три года назад, но не успел ничего сказать. Это был доктор. Иногда он видел возле себя Наталью Егоровну с доктором, иногда Ниночку, и казалось, что доктор никогда не отходит от кровати.

Когда Владимир Иванович вернулся вдруг к полному сознанию, в комнате никого не было. В стекла двери, выходившей на террасу, било утреннее солнце, и теплый луч грел руку, лежавшую поверх одеяла. Он не узнал своей руки и, приблизив к лицу, стал рассматривать ее, припоминая, что было после парохода.

Когда вошла Наталья Егоровна, он уже все помнил и, смеясь от счастья выздоровления, сказал:

- А где же доктор, Наташенька, мне кажется, он не отходил от меня ни днем, ни ночью?

- Да оно почти так и было... - со странной печалью ответила Наталья Егоровна.

Владимир Иванович пристально посмотрел во влажные глаза жены и с неприятным предчувствием спросил:

- Где он?

И тогда, заплакав покорно и тихо, она ответила:

- Вчера похоронили!

Позднее, встав с постели, Владимир Иванович узнал, что также от сыпного тифа умер и провожавший его в Новороссийске профессор Евгений Николаевич Трубецкой.

Выздоровление тянулось всю зиму, и болезнь, может быть, оставила свой след на сердце. Однако в феврале Владимир Иванович мог уже принять предложение Таврического университета в Симферополе прочесть курс лекций по геохимии.

Особенный интерес представляла лекция Вернадского "О роли человека, его сознания и воли для жизни природы", прочитанная и на кооперативных курсах. Она говорит об усиливающемся внимании ученого к деятельности человека как геологического и химического фактора, что впоследствии вылилось в необыкновенное учение Вернадского о ноосфере, взволновавшее весь ученый мир Европы.

В начале учебного 1920/21 года Вернадского избрали ректором университета, но с прекращением гражданской войны уже в январе явилась, наконец, возможность вернуться в Киев или Петроград. Владимир Иванович выбрал Петроград. Тогда за ним и семьей Ольденбурга, находившейся в Крыму, академия прислала отдельный вагон.

Тогдашний народный комиссар здравоохранения Н. А. Семашко, бывший ученик Вернадского, распорядился прицепить вагон к санитарному поезду. Так Вернадский добрался до Москвы. В окна вагона он видел новую, быстро перестраивающуюся на мир и отдых страну. За своим столиком он записывал множество мыслей, а когда наступал вечер и стеариновые короткие свечи сгоняли людей в тесные кучки под фонарем, Владимир Иванович в овчинном полушубке, в солдатских ботинках и обмотках защитного цвета являлся читать очередную лекцию о производительных силах великой страны.

Путь от Симферополя до Москвы занял месяц.

В Москве Владимир Иванович провел несколько дней, остановившись у своих родных. Об этом пребывании в Москве интересно рассказывает старый ученик Вернадского Е. Е. Флинт:

"Однажды в 1921 году, когда я был ассистентом, ко мне в кабинет пришел мой старший препаратор А. Л. Капотов и сказал, что меня кто-то спрашивает. Вошел человек в овчинном полупальто, в грубых солдатских ботинках и подвертках защитного цвета. Посмотрел я на его лицо и не поверил своим глазам - это был Владимир Иванович.

- Здравствуйте, Флинт, я пришел к вам как к единственному из оставшихся здесь моих учеников. Я приехал с Украины и не знаю, как примут меня в Москве.

Попросил я Владимира Ивановича сесть, и он очень кратко рассказал мне о том, как он добрался до Москвы. Время это было очень тяжелое, холодное и голодное. В кабинете у меня было около +4°. Поговорив немного, Владимир Иванович спросил:

- Над чем вы работаете?

Что мог я ответить? Когда он вошел, у меня под тягой перегонялся денатурат для того, чтобы его легче было обменять на продовольствие. К счастью, на лабораторном столе под стеклянными колоколами находилось несколько кристаллизаторов с растворами редкоземельных нитратов. Показав их Владимиру Ивановичу, я сказал, что работал над кристаллизацией азотнокислых лантана, дидима, церия и празеодима. Владимир Иванович заинтересовался этой работой и стал расспрашивать о некоторых подробностях. На все его вопросы мне удалось ответить, так как с этой работой я возился уже довольно долго и кристаллизация шла очень трудно из-за большой растворимости указанных нитратов.

- Кто у вас теперь заведует музеем?

Я ответил, что Н. А. Смольянинов.

- Я слышал о Смольянинове, но никогда не видел его, - сказал Владимир Иванович.

Мы спустились в музей, и я их познакомил.

После того как Владимир Иванович уехал, Смольянинов рассказывал мне, что Владимир Иванович загонял его по музею, прося показать то тот, то другой образец, которые он прекрасно помнил".