Вильгельм Оствальд и его "Великие люди"

("Naturwissenschaftllche Wochenschrift", №4, 1910)

Статья профессора Эмиля Бауэра.

Подобно тому, как из крупной верфи из года в год выпускаются в море новые гордые корабли, точно так же произведения Оствальда необозримым рядом появляются в свете и ищут свою судьбу. Зритель поражен и, быть может, смущен новыми и неожиданными поворотами этого неусыпно работающего ума. Мы едва успели привыкнуть к его деятельности в одном направлении, как уже видим его работающим в направлении, совершенно другом. Филистеров он приводит в неприятное настроение: они не знают, что дальше будет, и чем он, быть может, завтра снова нарушит их покой. Но кто знает Оствальда, тот, пожалуй, в состоянии в некотором роде предугадать его работы. Ибо Оствальд развивается совершенно последовательно, и его цели меняются не неопределенно: они вырастают одна из другой и задолго предопределены. Кто хочет изучить и вникнуть в корни идей Оствальда, тот имеет полную возможность достигнуть этого, читая библиографические заметки, появлявшиеся в издаваемых им журналах. Они принадлежат к самым красивым и самым содержательным работам, какие я знаю. Было бы интересно вместе издать все эти рецензии, появлявшиеся на протяжении двадцати лет. Они представили бы почти полную историю науки за этот период времени. Редко найти человека, который был бы в состоянии так превосходно обозревать научные течения какой-нибудь эпохи, как это умеет Оствальд. Для этого, прежде всего, требуется разносторонность ума. А об Оствальде можно сказать то, что сказал Гёте о Гумбольдте: "Он подобен источнику со многими трубами, где нужно только везде расставить сосуды, которые непрерывно будут наполняться освежающим напитком".

В самом деле, не много найдется таких явлений, которые Оствальд не сумел бы представить в интересном свете, заставляя на них играть лучи своего идейного клада. А поразительная пластика его изложения является лишь следствием яркого и определенно выбранного освещения. Эти идеи пронизывают, подобно молнии, даже заметки, написанные экспромтом, и мы можем проследить, в каком виде они появляются в различных случаях, и наблюдать процесс их постепенного формирования.

Давно подготовлялся и только что появившийся труд Оствальда "Великие Люди". Он должен был быть написан, и кто знает автора, тот уже ожидал этого. Книга содержит собрание характеристик выдающихся естествоиспытателей. Хотя имеются более или менее подробные биографии их, тем не менее, в последнее время чувствуется потребность в новой обрисовке этих характеров, которая в немногих словах сказала бы многое.

Исследование вступает в новый период жизни. Оно хочет изучить само себя, для него наступает возраст зрелости. Особенный интерес приобретает вопрос об условиях жизни и деятельности исследователя, и естественно возникает желание видеть перед собою ход жизни и работу мысли прежних великих исследователей, несущихся по мутному потоку истории.

И нет никакого сомнения в том, что новая книга Оствальда будет читаться с захватывающим интересом, ибо в такой книге назрела потребность, а сила Оствальда подобна силе Либиха. "Оно (дарование) заключается", выражаясь словами самого Оствальда, "в блестящем соединении в одно стройное целое почти уже готового материала", (стр. 169) Это влечет за собою то, что по прочтении книги, как я часто замечал это на людях со слаборазвитым самоанализом, остается впечатление, как будто все это тебе давно было известно и, пожалуй, даже лучше. Это, конечно, смешно: кто однажды сам пробовал писать такую работу, тот знает, что это значит.

Оствальд во многих отношениях был призван к тому, чтобы написать историю не только исследования, но и исследователей.

Прежде всего, в отношении личных переживаний. Он сам затратил свою жизненную энергию, руководя лабораторией. Оствальд пришел к заключению, что это общее явление, которому надо смотреть прямо в глаза. В биографии Либиха он описывает это явление в следующих метких словах (стр. 185): "Если мы вникнем в то, что приходится изо дня в день быть в курсе нескольких дюжин научных работ молодых людей, считающих за нечто, само собой разумеющееся, что профессору совершенно точно известно, где они в данный момент находятся, то мы поймем, какое истощение должно повлечь за собою это повседневное напряжение умственного глаза на постоянно меняющихся областях. Для того чтобы добросовестно отвечать на вопрос, они требуют столь глубокого проникновения в сущность работ, что творческие способности, приобретенные человечеством позже других и потому наиболее легко исчерпывающиеся у каждого отдельного человека, подвергаются весьма сильному напряжению".

Когда Оствальд сам испытал на себе это истощение, он по решительности своей натуры поступил подобно королю Лиру. Уверовав в прочность построенного им государства, т.е. института, Оствальд ушел из него. Можно было бы ожидать, что вместо прежней деятельности ему предложена будет почетная профессура, но этого не случилось. Корпорации редко бывают великодушны. Демос не признает исключений.

Вернемся, однако, к занимающей нас книге. Глубокое понимание физиологической обусловленности названного и других состояний истощения в жизни великих исследователей служить одним из факелов, которыми Оствальд освещает свои биографические очерки. На всем лежит печать его гения. Не нужно быть особенно смиренным, когда желают описать жизнь таких людей, как Либих или Гельмгольц. Что, вообще, большей частью портит биографии, это то, что биограф редко в состоянии понять переживания того, кого он описывает.

А если он и в состоянии, то часто он полагает нужным скрывать свои взгляды. Но тогда труд теряет всю свою ценность. Историограф не должен быть панегиристом, - он должен быть циником. История, психология, медицина - всякая наука, вообще, должна быть, безусловно, дерзкой и достаточно бесстыдной для того, чтобы, прежде всего, раздеть догола предмет своего исследования. В противном случае из исследования ничего не выйдет.

В самом деле, зачем мы изучаем жизнеописания? Мы хотим узнать, где спотыкались и великие люди, какие слабости были и у них, какие недостатки мешали их росту, где пункт их наименьшего сопротивления, на котором они потерпели крушение. Сколько человек может преодолеть внешних и внутренних сопротивлений, чтобы все еще быть в состоянии совершить великую работу? К каким последствиям приводят перенапряжение, распутство, раннее отупение вследствие излишества впечатлений, потеря веры в собственные силы, отсутствие бодрости и пресыщенность? Т. Мур полагал, что оказывает услугу, уничтожая важные документы из жизни Байрона? Тайер бросил недоконченной свою биографию Бетховена потому, что она сделалась для него слишком роковой. В этом отношении достойны похвалы французы, свободный дух которых не знает преграды и делает их литературу незаменимой. "Я дал себе зарок сметь говорить то, что смею делать", говорит Монтень, "и мне противнее всего мысли необнародываемые; самый скверный из моих поступков, самая скверная из моих черт не кажется мне настолько гадкой, насколько гадким я считаю отсутствие смелости сознаваться в этом".

Оствальд как раз тот человек, который в состоянии базировать свои описания на такой основе. Это придает его новой книге особенную ценность и поучительность. Я прочитал все четыреста страниц почти в один присест. В книге разбираются жизнь и труды шести химиков и физиков: Дэви, Роберта Майера, Фарадея, Либиха, Шарля Жерара, Гельмгольца. Как глубоко проникает Оствальд, как поразительно разносторонне его знание дела, как метки его штрихи! Почти на каждой странице встречаешь обороты, которые сумеет оценить человек со вкусом в остроумии и стиле.

Но не в этом, конечно, значение произведения. Для того чтобы жизнеописания приковывали внимание, они должны быть освещены известными идеями. А их много в этой книге, они отдельно разбираются в нескольких общих главах, приложенных к биографическим очеркам. Они касаются, с одной стороны, классификации умов, с другой стороны, практических вопросов: школьного вопроса, вопросов воспитания и призрения исключительных натур, их юности и старости.

Оствальд уже издавна делит мыслителей на две категории: классиков и романтиков. Это - превосходное деление; оно ведет гораздо дальше, чем я - я должен в этом сознаться - полагал до того, как читал "Великих людей". Можно было бы желать, чтобы Оствальд воспользовался другими терминами, а не терминами: "классик" и "романтик", принимавшими на протяжении долгих лет весьма различные значения. Многие исследователи обнаруживают в своих работа ясно выраженную любовь к точным формулировкам, наклонность не выпускать труда до тех пор, пока он не выльется в совершенно законченное, неизменное целое. У других эта наклонность отсутствует. Первых Оствальд называет классиками, последних - романтиками. В действительности речь идет о старых темпераментах: флегматическом и сангвинистическом с их крайними формами - меланхолическим и холерическим темпераментами. Оствальд доказывает, что противоположность заключается по существу в быстроте умственных процессов. Классики медлительны, застенчивы, робки и тяжеловесны. Романтики быстры, дерзки, ослепительны и легкомысленны. Отсюда проистекает склонность классиков к одиночеству, а романтиков - к общительности. Первые уходят в себя, вторые живут экспансивно. К первым применимо изречение: "Одиноко блуждает мудрец, подобно носорогу". Романтик наоборот, представляет то, что англичане называют "a bright boy". Он пленяет на лекции, блистает в обществе, наносит меткие удары в споре и стремится занять центральное положение. Ясно, что превосходных учителей мы находим среди романтиков, тогда как классики оставляют глубочайшие и нестираемые следы… Дэви, Либих, Оствальд - романтики, Роберт Майер, Гельмгольц, Гаусс, вант Гофф - классики…

Оствальд преследует своими очерками и практические цели. Наше знание должно быть направлено на практические цели: оно должно влиять на наше будущее. Мы живем в эпоху, которая гораздо сознательнее, чем какая-либо другая, относится к задачам, поставленным перед человечеством; настоящее горит желанием исполнить эти работы гораздо быстрее и спешит к общим целям развития человеческой культуры. Мы все для этого призваны; работа, положительная работа - вот лозунг. Одну из сторон этой работы представляет наука. Она требует и расходует весьма значительную сумму высшей интеллектуальной энергии, какую должен производить народ, желающий идти впереди других. Настоятельно необходимо, чтобы возможная жатва была собрана без потерь и затрат. Отсюда возникает самая возвышенная задача - подготовить почву для научных талантов. Делаем ли мы все то, что для этого необходимо? Вот вопрос, выдвигаемый Оствальдом. Прежде всего выступает то явление, что школы, которые приходится пройти мальчику для того, чтобы добиться научной карьеры, отнюдь не приспособлены к психическим данным исследователя. Большинство естествоиспытателей были плохими, часто негодными учениками, все они стонали под давлением школы…

И Оствальд со всей страстностью обращается против гуманитарной гимназии, как врага культуры, самым жестоким образом подавляющего таланты…

Борьба с древними языками ведется издавна. Монтень, еще более чем триста лет назад, сказал: "Греческий и латинский языки, несомненно, - прекрасное и большое удовольствие, но оно покупается слишком дорогой ценой" Ту же мысль повторил Гейне в своем известном изречении: "Если бы римляне должны были изучать латынь, то они не имели бы времени на то, чтобы завоевать мир". Этим сказано все; древние языки не окупаются.

Еще важнее другая проблема, связанная со школьным вопросом. Выдающееся дарование большей частью связано с ранней зрелостью. И на это Оствальд вообще указывает в своих биографических очерках. Но для всех более или менее рано созревающих натур является страшной пыткой то, что мы заставляем их, по-меньшей мере, до восемнадцатилетнего возраста занимать школьную скамью, тогда как часто они достигают умственной зрелости к 15-16 годам, когда они могут приступить уже к серьезной самостоятельной работе. С величайшей завистью мы читаем в старых жизнеописаниях, что до введения экзамена на аттестат зрелости возможно было к 16 годам посещать уже университет и самое позднее к 20 годам получить степень доктора. Ранее развитие таких людей, как Лейбниц, Гете, Александр фон Гумбольдт, Либих и другие, прямо таки поразительно. Было бы ли оно возможно, если бы эти четыре бойкие мальчика, из которых первые трое не посещали никакой средней школы, а последний вырвался из нее, должны были сидеть спокойно, пока они к 18 годам не будут, наконец, допущены к экзамену зрелости! А как только мы освободились от школ, снова подходит государство с другой стороны и тащит нас в казарму. Но самые ранние годы - годы самые драгоценные, и потерянное время жестоко мстит за себя, так как оно никогда не повторяется.

Поэтому, здесь было бы весьма важно устранить всякое притеснение и водворить более либеральные начала. Нужно было бы обращаться более гуманно с людьми, получившими "неправильную подготовку"…

Выше затронутыми точками зрения отнюдь не исчерпывается идейное содержание "Великих Людей" Оствальда. Читатель найдет в них гораздо больше. Это, действительно, весьма разнообразные очерки, в которые каждый должен вдуматься ради своего культурного интереса, и которым следует пожелать самого широкого распространения и глубокого влияния.