Заключение

Вопрос, как быть с состарившимися исследователями, - вопрос очень тяжелый. Прежде всего, очень мало склонны признать тот факт, что с течением времени исследователи становятся все более и более вредными на том выдающемся месте, какое они с годами почти все занимают, ибо по отношению к ним не хотят признавать закономерных последствий старения. Все же, это так, и доколе великие люди сами не привыкнут к мысли, что в глубокой старости они более не удовлетворяют тем физиологическим условиям, которые являются, безусловно, необходимыми для плодотворной деятельности на поприще науки, доколе они, другими словами, будут считать своего рода позором признать применительно к себе закономерное действие времени, действия, ни отрицать, ни устранить которого фактически невозможно, - до тех пор неизбежно будут наступать такие вредные состояния, которые, в конце концов, ведут к трагическому исходу. От такого исхода мы должны бы особенно предохранить тех людей, которым мы столь многим обязаны, и к которым мы должны питать чувство величайшей благодарности; с другой стороны, мы должны благо общества ставить выше этой личной благодарности. Таким образом, возникает дилемма, которую пытались разрешить различными способами.

В Германии профессор высшей школы имеет право занимать кафедру до самой смерти или же до очевидной физической или умственной неспособности. Это влечет за собою то, что обыкновенно целый ряд ординатур замещен людьми, ставшими уже совершенно негодными, имевшими в свое время заслуги, но уже давно переставшими удовлетворять возросшим требованиям времени. Этот вопрос, впрочем, лишь частью относится к обсуждаемой здесь теме, ибо как раз те, что в продолжение рабочих годов не особенно напрягали свои силы, могут рассчитывать на продолжительную и здоровую старость, в то время, как страстная преданность работе, вообще, влечет за собою повреждение здоровья. Те не менее, можно указать на значительное число выдающихся исследователей, которые достигли глубокой старости и в большинстве случаев не отказались от академической деятельности, если они, вообще, раньше ею занимались.

Автоматическую поправку в эти отношения вносят в Германии академическая свобода переселения и страсть немецкого студента к странствованию. Если специальность, интересующая его, представлена в его университете высоко заслуженной развалиной, то он переезжает в другой университет, где он может слушать этот предмет у молодого, бодро смотрящего в будущее доцента. Иногда такая замена возможна в том же университете, благодаря существованию параллельной кафедры, причем неприятности доставляет только вопрос о гонорарной плате. При таких условиях вопрос лучше всего разрешается в том случае, когда старый профессор сам предлагает пригласить молодого коллегу; так поступил, например, профессор национальной экономии в Лейпцигском университете Рошер, и этим обеспечил себе счастливый конец жизни. Впрочем, лишь немногие, по-видимому, способны на такое решение, считающееся с законом времени. Распространение естественнонаучного понимания этих отношений может содействовать тому, что этот путь будет избираться все чаще и чаще. Теперь же старые профессора большей частью считают своей "обязанностью" до последнего вздоха быть там, где гораздо настоятельнее их обязанность освободить место молодому поколению.

В Австрии профессор начинает получать жалование по достижении семидесяти лет. Этот способ не лишен жестокости, так как только немногие живут после этого более одного года, если они ранее не позаботились о другом содержании жизни. Ибо в таком возрасте человек уже слишком неподвижен для того, чтобы начинать новую жизнь, и многие не переносят этой перемены и скоро умирают.

В России право на пенсию предоставляется по истечении двадцати пяти лет, но можно еще два раза, каждый раз на пять лет, быть утвержденным в должности профессора, а по истечении тридцати пяти лет службы профессор получает отставку с полной пенсией и с сохранением права быть приват-доцентом в любом университете. Так как засчитывается также служба в качестве доцента или ассистента, то право на полную пенсию получается в благоприятном случае на шестидесятом году жизни, что в физиологическом отношении не является, в большинстве случаев, слишком поздним.

Нужно считать также рациональным и благоприятным то обстоятельство, что те, кто раньше начал, раньше получают и отставку, ибо они раньше других начинают испытывать потребность в покое. Таким образом, поскольку такое дело можно схематизировать, русская схема представляет существенные преимущества по сравнению с другими.

Во Франции великий исследователь на старости лет получает обыкновенно различные почетные места в Париже; из таких мест имеющим наибольшее отношение к науке является профессура в College de France: она обязывает только к лекциям о собственных исследованиях и не соединяется ни с какой другой преподавательской работой. С этой профессурой обыкновенно связано решающее влияние на политику всей страны в отношении науки, по меньшей мере, в отношении соответствующей специальности. Что это учреждение действует неблаготворно, мы узнали в свое время в жизнеописании Жерара, где абсолютная монархия, представленная Дюма, имела решающее влияние на научную жизнь в области химии и соприкасающихся с нею областях. После смерти Дюма такая же абсолютная власть перешла к Бертло, пользовавшемуся ею в продолжение двух десятилетий. Теперь не подлежит уже никакому сомнению, что эта склонность французов подчинить себя ученому самодержцу, стоящая в таком резком противоречии с их политическим радикализмом, крайне вредна для развития их работоспособности на поприще науки. В нашем случае нетрудно показать, что отсталость Франции в области химии объясняется деспотически-реакционным влиянием Бертло. К счастью, это живо сознается в соответствующих кругах; опасность нового абсолютного властелина над французской химией миновала и, вероятно, не появится вновь. Конечно, потребуются еще чрезвычайные напряжения финансового и личного характера для того, чтобы догнать в отношении химии Германию и Англию, добившиеся за это время значительных успехов. Уже признан и стал проводиться путь, ближе всего ведущий к этой цели, а именно, дарование самостоятельности провинциальным университетам и усиленное развитие в них таких наук, которые представляют особенный интерес для данной местности.

О старых людях, имеющих за собой выдающиеся заслуги, нужно, во всяком случае, особенно позаботиться, относительно чего уже сделаны были выше некоторые замечания. Меценатам, мало-помалу начинающим появляться и в Германии, нужно, быть может, указать на плодотворную форму применения избытка их богатств. Она могла бы выразиться в основании почетных профессур, которые носили бы имя мецената, и назначением которых было бы обеспечить на старости лет высоко заслуженным исследователям почетное положение в соответствующем университете, которое позволило бы использовать всю ценность их личного участия, не требуя остатков их энергии для второстепенных задач, как административные занятия и экзамены.

Такое положение ставило бы великих двигателей науки в личные отношения к большому числу людей, воодушевленных одинаковыми с ними стремлениями, а это на старости лет является для них тем более желательным, что очень часто в семейной жизни на их долю выпадают всевозможные неприятности и тяжелое горе. Правда, относительно великих естествоиспытателей нельзя признать общим правилом, как относительно великих философов, чтобы они оставались холостыми на всю жизнь, или же судьба связывала бы их с какой-нибудь Ксантиппой: в вышеприведенных жизнеописаниях мы находим два брака, влиявшие, по-видимому, неблагоприятно, в то время, как о других браках можно сказать хорошее. Два из этих браков оказались бездетными; при других дети оказались болезненными или рано умерли. Ни в одном случае мы не находим среди детей таких личностей, которые по своему дарованию могли бы выдержать сравнение с отцами.

Это приводит нас к много обсуждавшемуся вопросу об отношении между гением и наследственностью. Так как он многократно разрабатывался на основании богатого научного материала и уже выше обсуждался, то здесь сделаны будут только отдельные замечания, вытекающие из приведенного здесь материала. Я вынес такое впечатление, что природа, стремясь к повышению интеллектуального уровня человечества, приносит в жертву индивидуума и его семью. Я не хочу, чтобы меня поняли в том смысле, будто я предполагаю какую-то сознательную "природу" или же бессознательную "абсолютную волю", которая безжалостно, совершенно не считаясь с человеческими чувствами, толкает бедного человека навстречу его тяжелой судьбе.

Ибо для этого отдельного человека было величайшей страстью и самым интенсивным удовлетворением своих потребностей совершать свою необыкновенную работу, отказывая себе во многом, что среднему человеку кажется весьма ценным. Но именно эта безусловная преданность основной научной задаче с необходимостью, вытекающей из ограниченности человеческой энергии, сопряжена с пренебрежением другого рода деятельностью и с отчужденностью великого исследователя от общечеловеческих интересов.

Семья, произведшая, наконец, такой необыкновенный отпрыск, по-видимому, в течение нескольких поколений накопляла необходимые для этого предпосылки, медленно совершенствуя их количественно и качественно. Уже несколько раз здесь указано было, что отцы великих людей часто обнаруживают данные в том же направлении, в котором впоследствии их сыновья совершают великие работы. Но у них данные не выходят за нормальные пределы; часто они проявляются только в виде любительских занятий в свободные часы, с весьма ограниченным, но, все же, обусловливающим ценность их существования влиянием. То обстоятельство, на которое обратил внимание De Candolle, что семьи евангелических священников, по крайней мере, в последние столетия, дали очень большое число выдающихся исследователей, находится в полном соответствии с развиваемой здесь мыслью. Мы находим, что в восемнадцатом столетии особенно сельским священникам служебные обязанности оставляли еще достаточно времени для занятий из любви различными науками; иногда они доставляли и ценные работы по математике, естественной истории и т. д. Здесь, таким образом, почва хорошо удабривалась отцами. К этому нужно прибавить то, что сыновья обыкновенно росли в большой свободе, в здоровых условиях жизни. Они были свободны от школьного гнета, так как отцы по возможности подготовляли их непосредственно в университет, а относительная уединенность сельской местности представляла большие преимущества для развития самостоятельных идей. Едва ли другие жизненные условия могут сложиться более благоприятно для этой цели.

Если великий человек оказывается, таким образом, кульминационным пунктом фамильного развития, то часто мы должны считать его и конечным пунктом этого развития. Затрата энергии, сопряженная с повышенной умственно работой, отражается на потомстве, кажется, неблагоприятно, сказывается ли это в совершенном отсутствии потомства, как у Дэви и Фарадея, или же в раннем вымирании, как у Майера и Гельмгольца. Это допущение согласуется, пожалуй, со многими другими биологическими явлениями. Если согласиться с этим, то отсюда вытекают весьма определенные следствия относительно политики культивирования и развития великих людей.

Именно, тогда следовало бы заранее отказаться от надежды, что семьи, уже давшие великих людей, могут еще порождать их. Скорее нужно рассматривать, как почву, удобную для развития выдающихся экземпляров, широкую массу образованных людей, умственно развитую, но еще не истощенную. По законам наследственности, как это выяснилось в последние годы, организм не представляет постоянного среднего значения из свойств родителей и предков; он представляет мозаику из определенных и ограниченных элементов, известный комплекс которых выступает на передний план и определяет существенные свойства индивидуума, а также из комплекса "рецессивных" элементов, существующих только, как способность, и в таком виде могущих быть переданными следующим поколениям. Так как в данном случае нужно заранее отказаться от последних, то роль играют только действенные или доминирующие элементы.

Совокупность доминирующих свойств зависит от предков, у которых они, во всяком случае, присутствовали; у различных детей даже одной и той же пары родителей они проявляются неодинаково: отдельные свойства, являющиеся доминирующими у одних детей, оказываются рецессивными у других. Открытый Г. Менделем закон совокупного унаследования для данных частных случаев не играет решающей роли, ибо этот закон говорит об индивидуальных явлениях лишь то, что они каким-нибудь образом составляются из родительских элементов, и что в весьма многих отдельных случаях должны возникать всевозможные комбинации из соответственных элементов. Поэтому, в отдельном случае может возникнуть такая комбинация элементов, что они в своей деятельности будут мешать друг другу, равно как и такая комбинация, при которой они будут оказывать друг другу взаимное содействие. Таким образом, для возможности появления великого человека должны быть выполнены два условия: во-первых, у родителей должны быть налицо такие элементы, известная комбинация которых создает совокупность потребных свойств, и, во-вторых, эти элементы должны обнаружиться в отпрыске в качестве действительных или доминирующих. Отсюда, по крайней мере, понятно, как редко можно ожидать осуществления такого вдвойне благоприятного случая.

Сознательным отбором у родителей благоприятных предпосылок нельзя еще, конечно, безусловно добиться появления великого человека, но можно значительно увеличить или уменьшить шансы на его появление. De Candolle, в своем несколько раз упоминавшемся здесь сочинении, указывает на то, что, например, вследствие целибата (безбрачия) римско-католических священников, в соответствующих странах подавлялись именно такие данные, которые порождают высшую умственную деятельность; этим De Candolle объясняет отсталость римско-католических стран относительно развития науки. В Испании вместе с тем в продолжение нескольких столетий действовал отрицательный отбор, благодаря инквизиции, умерщвлявшей всех людей со способностью к самостоятельному мышлению и неодолимой жаждой истины. Подобное явление можно наблюдать в настоящее время в России, где практиковавшимся в продолжение нескольких столетий устранением от жизни политически независимо мыслящих людей до того искоренен был в населении политический смысл, что оно оказалось неспособным сорганизоваться даже тогда, когда оно на время парализовало дееспособность самой по себе скверной бюрократической организации. Наоборот, переселение в Северную Америку самой энергичной и самой дееспособной части населения Англии и Германии создало смешанный продукт янки, являющийся особенно энергичным и деятельным.

Что касается участия женщин в общей научной работе, то об их личном влиянии на мужей исследователей уже несколько раз упоминалось, а в третьей лекции изложены были те общие условия, при которых их воздействие, как показывает опыт до настоящего времени, оказывается благоприятным. Что же касается влияния на великих исследователей женщин, вообще, не находящихся с ними в супружеской связи, - влияния, столь глубокого у художников, то оно совершенно незаметно. Едва ли возможно так глубоко проникнуть в личную жизнь великих исследователей, чтобы установить общее влияние подобных отношений на их жизненный потенциал. Но отсутствие в жизни великих исследователей всяких указаний на действительные романы, опять-таки в полную противоположность к художникам, служит верным отрицательным доказательством того, что женщины, кроме разве матерей, жен и дочерей, не играли значительной роли в жизни великих представителей науки. Причину этого понять не трудно. Так как общая задача всех искусств состоит в том, чтобы внушением или ассоциацией вызвать желанные чувства, то в художники годятся лишь такие люди, которые сами обладают сильными чувствами и развивают их, но чувства достигают наибольшей силы и разнообразия в области любви, и поэтому художники сознательно или бессознательно ищут подобных переживаний. Для исследователя, наоборот, чувства представляют величайшую опасность и вредят работе, ибо они мешают мыслить вполне объективно. Поэтому, для исследователя является одной из технических задач, поскольку они не в состоянии устранить чувства, ввести их в известное русло и устранить все то экстраординарное и рассеивающее, что порождается ими. По этим основаниям исследователи в большинстве случаев - очень порядочные и верные супруги, но их жены раз и навсегда должны примириться с той своей судьбой, что они будут играть в жизни мужей только вторую роль и иногда могут быть ради науки совершенно забыты. Так как соперница не конкретная, а абстрактная, то разумные жены не пеняют, а их отношения к мужьям принимают в некотором роде характер материнской заботливости.

Примыкающий сюда вопрос о самостоятельной научной деятельности женщин в новых, совершенно еще не разработанных областях знания приводит к следующему довольно краткому ответу: такой работы до сих пор не было и, насколько можно теперь судить о будущем, не будет. Передовые женщины обыкновенно объясняют это систематическим притеснением женщин мужчинами, но это объяснение, наверное, неосновательно. Всегда встречались отдельные женщины, одаренные в некоторой степени мужскими дарованиями и не без успеха подвизавшиеся на научном поприще; такие женщины, насколько известно, никогда не встречали особенных препятствий на пути своих стремлений. Ибо нужно иметь в виду, что путь к познанию лежит не исключительно через двери университета или какой-нибудь другой высшей школы (к тому же и высшая школа уже четверть века открыта для женщин); самообразование по книгам гораздо важнее и разностороннее, чем устарелая лекционная система. И из биографий великих людей видно, что они умели пользоваться этим средством: из книг они черпали свои предварительные знания.

Но ни отсутствие препятствий, ни возможность посещения университета, существующая почти уже в продолжение целого человеческого поколения, не привели к тому, чтобы хотя одна женщина стала в ряды первостепенных исследователей^*. Отдельные, выдающиеся женщины, сотрудничавшие в науке, оставались в ряду второстепенных исследователей, примыкая к тому или другому учителю и пытаясь работать дальше в этом направлении. Нужно иметь в виду, что самые выдающиеся работы совершены были мужчинами до тридцатилетнего возраста, и что женщины достигают зрелости, вообще, раньше мужчин, следовательно, если бы дело шло только о внешней возможности, то в последние два десятилетия от женщин следовало бы ожидать тем более выдающихся работ, что вначале на непривычный путь вступили, во всяком случае, самые сильнохарактерные и самые даровитые женщины. Таким образом, нужно вывести вполне объективное заключение, что женщины нашего времени, независимо от расы и национальности, не годятся для выдающихся научных работ. То расстояние, на которое удаляют их от мужчин физиологические особенности, так велико, что естественные колебания около среднего значения еще не достигли такого размаха, чтобы породить творческий научный гений женского рода.

^* (Относительно госпожи Кюри, которая невольно приходит на ум, нельзя еще составить себе категорического мнения.)

Мне кажется, что биологически это, вообще понятно, и трудно допустить, чтобы оно могло быть иначе. Задача физиологического сохранения рода так велика и так важна, что тот пол, на долю которого выпала несравненно большая часть этой задачи, не может в одинаковой степени с мужчинами посвящать себя и второй задаче - задаче дальнейшего движения человечества по путь культурного развития. Последняя задача - естественная задача мужской половины человеческого рода; а научная творческая работа составляет самую важную часть этой задачи, часть, на выполнение которой способна лишь весьма незначительная часть мужчин; поэтому, от женского пола тем менее можно ожидать приспособления к этой работе. Да, стоит подумать о том, сколь вредные физиологические последствия влечет за собою эта работа даже для наилучше организованный и приспособленный к этого рода деятельности представителей мужского пола, - стоит подумать только об этом, и мы, в интересах сохранения и совершенствования человеческого рода, должны проникнуться живейшим желанием, чтобы женщины снова пришли к тому взгляду, что оба пола могут идти по своему жизненному пути с наибольшим успехом и с наименьшей затратой энергии, т. е. жить наиболее счастливо, если практически признано будет вышеупомянутое деление функций между обоими полами.

Есть антропологи и социологи, которые, ссылаясь на существовавшее на очень низкой стадии развития человечества состояние матриархата, предвидят наступление новой эры господства женщины и измеряют уровень культурного развития народов и государств по тому, что уже достигнуто женщинами в этом направлении. Как известно, дальше всех в этом направлении ушли английские колонии в Новой Зеландии и Австралии; здесь женщины пользуются одинаковыми с мужчинами политическими правами. И замечательно то, что вклады, внесенные этими странами в общечеловеческую сокровищницу науки и искусства, почти равны нулю. Они не дали нам ни исследователей, ни поэтов, ни художников или музыкантов мирового значения. Таким образом, в этом отношении Новозеландские и Австралийские колонии ничем не отличаются от других колоний, где не проведена была политическая и социальная эмансипация женщин. Поэтому, от эмансипации женщин нельзя ожидать никакой пользы для самой важной и самой трудной работы человечества. Подумаем же теперь о тех необыкновенных успехах, которые достигнуты Германией в последнем столетии на поприще науки, успехах, доставивших Германии первое место в научном состязании народов и сопоставим их с "отсталостью" политического положения у нас женщины, отсталостью, которую американцы постоянно ставят нам в укор, и мы должны, наоборот, заключить, что такое положение, по-видимому, скорее полезно, чем вредно, для наиболее важной и наиболее трудной деятельности человечества. Ибо, по моим личным наблюдениям, а странах, где женщины занимают передовое положении, особенно в Северной Америке, так называемое равенство скоро превращается в безусловное господство женщины, которое обыкновенно ведет скорее к понижению, чем к повышению умственного уровня мужчин. Низкое состояние искусства в Северной Америке можно, пожалуй, объяснить главным образом тем, что художественная публика, определяющая успех и средний характер работ, состоит исключительно из женщин. А это, судя по опыты, означает радикальное подавление оригинальности, которая до сих пор всегда исходила от мужчин, равно как и оценивалась последними.

Таким образом, если даже согласиться с тем, что в весьма далекие времена, когда еще не была известна связь между половым актом и рождением ребенка, когда в содержание понятия семьи входила только связь между матерью и ребенком, если тогда, согласимся, женщина играла в некотором роде руководящую роль в зародышевых социальных образованиях, то это не дает еще основания видеть регресс в развившихся в течением времени условиях господства мужа. Несомненно, что только разделение функций сделало возможным высокое интеллектуальное развитие мужчины и тем самым, во всяком случае, подвинуло вперед человеческую расу. И трудно понять, каким образом оно может быть изменено, если человечество не желает вернуться к физиологическому состоянию утконоса, высиживающего яйца, чтобы снять с женской половины большую часть тяжести по работе, сопряженной с задачей размножения. Скорее можно считать всеобщим биологическим законом, что рост работоспособности достигается только все далее и далее идущим разделением функций, и борьба с этим законом представляется безнадежной; эта борьба может повлечь за собою только бесполезную затрату энергии. Поэтому, более соответствует истине тот взгляд, что только наступившее господство мужчин сделало возможным собственно культурное развитие человечества, и что переход от господства женской половины к господству мужской в строе человеческих отношений, если когда-то действительно существовало господство женщин, нужно, вообще считать прогрессом.

Но мы охотно откроем нашим женам, сестрам и дочерям пути для интеллектуальной деятельности, поскольку они стремятся к этому из внутренних потребностей. В тот момент, когда такая деятельность станет для женщины заурядной, многие добровольно оставят этот путь, именно те женщины, которые теперь стремятся на этот путь не из собственной потребности, а из желания проложит его для своих сестер, умалчивая о других мотивах. В порядке вещей, что особенно выдающиеся в этом отношении женщины с явно выраженными антисемейными инстинктами осуждены на вымирание, ибо они не способны передавать по наследству свои инстинкты. Таким образом, уже инстинкт сохранения расы должен предпочитать тех женщин, которые охотно и с радостью участвуют в сохранении рода.