Вторая лекция. Гёмфри Дэви (Humphry Davy)

Следуя общему научному методу, я сначала сообщаю материал наблюдений, из которого затем будут выведены общие заключения. Конечно, я приведу не весь материал, которым я пользовался для своих выводов, ибо я, естественно, использовал все свои биографические сведения об исследователях всякого рода, сведения, по объему и глубине более или менее исчерпывающие жизнь той или другой личности; здесь же привожу только ограниченное число отдельных очерков. Я полагаю, что число это не очень мало, и должно исключить впечатление, что суждения мои зиждутся на недостаточном фактическом материале, хотя бы при этом и грозила опасность утомить читателя. Далее, я, естественно, стремился к тому, чтобы в очерках подчеркнуть те вопросы и ответы, обсуждение которых в дальнейшем я считаю наиболее важным. Само собою разумеется, что человек с другим направлением ума, другими интересами и наклонностями приступил бы к этому разнообразию явлений совершенно иначе и начал бы с другого пункта. Но так как я осознавал опасность односторонности, то я прямо шел ей навстречу. И при составлении биографических очерков мною руководил единственный мотив, - чтобы они были наиболее пригодны для решения поставленной себе задачи. Этим обусловлено то, что я занялся исключительно естествоиспытателями, и между ними химиками, физиками и математиками. Представители "наук о духе" здесь не фигурируют. Частью потому, что я не компетентен судить об их особенных заслугах; частью же также потому, что я не могу признать, чтобы они имели серьезное положительное влияние на человеческий прогресс. Я скорее того мнения, что к большой части современных филологических и исторических наук наши внуки будут относиться так же, как мы относимся к средневековой схоластике. Я зашел бы слишком далеко, если б захотел и тут же обстоятельно обосновать это мнение; позже я буду иметь случай вернуться к этим вопросам. Здесь же я ограничусь указанием на то, что задача науки - научить нас предсказывать будущее. И всякое изучение прошлого не имеет никакого смысла, если оно бесполезно для суждения о будущем. Так, например, изучение языков (отвлекаясь от чисто технического вопроса о переводах) не имеет смысла, если оно не содействует будущему улучшению существующего языка, неутешительные недостатки которого языковеды в большинстве случаев как раз оставляют в тени, обманывая нас. Филологи являются самими ревностными стражами неизменности современных языков, т. Е. главными врагами всякого рационального шага вперед в этом направлении. Кто же не признает в этой черте существенного признака схоластицизма.

Итак, я ограничусь естествоиспытателями в самом широком смысле этого слова. Выбор между ними был чисто внешний: на него влияло только то обстоятельство, был ли под руками нужный биографический материал или нет. Читатель видит: большей "непредубежденности" в выборе материала быть не может.

Мы переходим к отдельным великим людям.

Знакомство читателя с тем, что они сделали, и их право на звание великих людей я предполагаю данными, ибо это - вне сомнения, а потому оно и не оставляет предмета моего исследования. Мое исследование носит по преимуществу чисто биологический характер. Условия происхождения и выработки великого человека, условия его работы и их воздействие на него самого, наконец, общее направление и изгибы кривой его жизни, - вот вопросы, для решения которых должен быть использован материал. Если я при этом иногда воздерживаюсь от выражения чувства благодарности и уважения, заслуженных этими великими людьми, то оправдание для меня то, что влияние личных чувств может причинить науке только вред. Мы поступаем сообразно с волей великих людей, если стараемся извлечь из их жизни, часто представляющей сплошное самопожертвование, возможно больше пользы, все, что только можно.

Первым объектом исследования мы выбираем Гёмфри Дэви.

Гёмфри Дэви родился 17 декабря 1778 года в Пензансе (Penzance) в Корнвалле (Kornwall). Его отец мальчиком отправлен был в Лондон для изучения ремесла резчика по дереву; но впоследствии он получил небольшое наследство, позволявшее ему вести независимую жизнь, сообразно своим скромным потребностям, и ремеслом своим он занимался скорее по любви, чем ради денег. Мать его в детстве еще осталась круглой сиротой и вместе со своими сестрами была взята на воспитание доктором Тонкином; рассказывают, что она отличалась особенной деликатностью. Гёмфри Дэви был самым старшим из пяти детей, двух мальчиков и трех девочек; его брат Джон был практиком-врачом и тоже сделал несколько серьезных открытий в химии.

Гёмфри Дэви развился очень рано. Особенно развита была у него способность с изумительной быстротой ознакомиться с содержанием незнакомой книги, при одном только перелистывании, способность, сохранившаяся и развивавшаяся в нем в продолжение всей жизни. Свои товарищам по играм и по школе он часто читал доклады и рассказывал разные происшествия, он их приводил в изумление также своими пиротехническими и естественно научными опытами. В школе он не имел никакого успеха, ибо учителя, хотя и оценили его подвижность и восприимчивость, никак не могли направить эти качества его ума на изучение латинского языка, которое считалось тогда (как, к сожалению, часто и теперь еще) лучшей дисциплиной для ума. Самое лучшее, что сам Дэви говорит о своем воспитании, это то, что оно оставляло ему достаточно времени и места для личного, вне влияния школы, развития. По этому поводу он замечает: "Впрочем, изучение латинского языка, как оно было поставлено у нас, отнюдь не имело большого влияния на формирование наших умов. Я считаю счастливым случаем то, что ребенком я был предоставлен главным образом самому себе, что меня не заставили придерживаться в учении определенного плана, что я также должен был посещать школу мистера Кройтона. Вероятно, этим обстоятельствам я обязан своими маленькими талантами и их особенным применением. Я сам сделал из себя то, что представляю собою; говорю это по чистоте душевной без всякого тщеславия".

Уже в детские годы его личные интересы были весьма разнообразны. Кроме уже упомянутых, мы находим известия о любительских спектаклях, об охоте и рыбной ловле, в которых он достиг известных успехов и ловкости. Точно так же очень рано в нем проявляется и поэтический дар; до нас дошел целый ряд его юношеских стихотворений, в которых отразился ум, направленный на героическое и философское, умеющий проникать в философию природы.

Большая свобода личного развития не была отнята у Дэви и тогда, когда он после относительно ранней смерти отца, поступил учеником к жившему на его родине практическому врачу J.B. Borlase'у ^*. Он получил доступ к разным химическим веществам, и этим обстоятельством он с успехом пользовался для собственных опытов, прежде всего для изготовления красок. Он с увлечением отдался изучению химических явлений и, как многие другие молодые химики, приводил в ужас соседей внезапными взрывами. В виду этого хозяин был им очень мало доволен, тем более что ученик проявлял весьма слабый интерес к призванию врача.

^* (Напомним здесь, что тогда, да и долгое время спустя к званию практика-врача готовились приблизительно так же, как к званию ремесленника или торговца: начинающий поступал учеником к опытному практику-врачу и постепенно знакомился с разными приемами и способами врачевания. Дальнейшее академическое образование считалось, правда, весьма желательным, но отнюдь не необходимым. Точно так же практический врач сам приготовлял свои лекарства, и эта часть работы, прежде всего, возлагалась на ученика.)

В противоположность к поэтическому таланту, он был лишен всяких музыкальных способностей, и позже, когда он за лабораторной работой напевал про себя какую-нибудь песню, товарищи по работе никак не могли определить, какую мелодию он хочет передать. Точно так же он оказался неспособным научиться сносному французскому произношению. Вообще, искусство говорить давалось ему с трудом, и полагают, что позднейший, несколько аффектированный характер его лекций обусловлен теми упражнениями, к которым он прибегал для преодоления дефектов языка.

В связи с отсутствием музыкальных способностей находится, вероятно, его неспособность научиться гимнастическим приемам и движениям, в бытность его членом одной вольной дружины. Он так и не научился правильным ружейным приемам, несмотря на то, что брал частные уроки гимнастики.

Упомянутые интересы и работы по химии составляли лишь часть всех его естественно-научных занятий, которые в то время сосредоточивались, прежде всего, на геологии и минералологии, для практического изучения которых окрестности его родины давали особенно благодарный материал. В ту эпоху, судя по описаниям, он постоянно находился на открытом воздухе, совершая свои прогулки с принадлежностями для рыбной ловли в одном кармане и минералами в другом.

Кроме того, в то время Дэви, по-видимому, очень усердно занимался самообразованием по книгам, какие только попадались ему под руку, причем ему в этом отношении особенно благоприятствовала упомянутая необычайная особенность его памяти.

В общем, пред нами образ юноши, вообще, духовно подвижного, весьма быстро работающего умом; один его старший товарищ, с которым он обыкновенно спорил, охарактеризовал его: "the most quibbling hand in dispute" (весьма ловкий в искусстве спорить); круг его интересов обнимал почти все, что было ему доступно в маленьком и мало культурном городе, в котором он вырос. Но внешний вид его не соответствовал тому, какое можно было бы составить себе на основании этого: он был безобразен и имел обыкновение чудовищно корчить лицо.

Его первые химические опыты относятся к анализу воздуха в пузырях камыша; опыты эти были им предприняты с целью доказать, что морские растения точно так же поддерживают химическое равновесие атмосферного воздуха, как и растения наземные. За недостатком приборов, он не пришел ни к какому определенному результату. Но эта вынужденность довольствоваться находившимися в его распоряжении средствами со временем выработала на редкость искусного экспериментатора: когда один врач, его коллега по профессии, подарил ему однажды несколько медицинских аппаратов и в том числе клистирную спринцовку, последняя вскоре переделана была им в воздушный насос, хотя до того времени он был знаком с этим прибором только по рисункам.

Другой его опыт, относящийся к семнадцатому году жизни, был более чреват последствиями и приобрел уже громкую известность. С помощью старых часов и только что упомянутой переделанной клистирной спринцовки он установил, что два куска льда, будучи подвержены взаимному трению в безвоздушном пространстве, частью превращаются в воду. Этот опыт был поставлен для опровержения общепринятого тогда взгляда, что теплота есть материя (невесомая). Эту мысль Дэви можно рассматривать, как провозвестницу термодинамики, развившейся в науку лишь четыре десятилетия спустя. Достойны удивления, наряду с молодостью экспериментатора, смелость и независимость его образа мыслей.

Между тем ранние занятия Дэви такого рода экспериментами имели то последствие, что друзья рекомендовали его доктору Beddoes'у, который как раз в то время намерен был учредить "пневматический институт". Это было медицинское учреждение, в котором лечение должно было вестись при помощи газов, значительное число которых в то время и было открыто; задача Дэви заключалась в том, чтобы, с одной стороны, добывать газы, с другой, изучать их действие на человеческий организм. С этой целью он, не имея еще и двадцати лет от роду, переезжает в Бристоль, где должно было быть основано это учреждение.

Так как доктор Beddoes одновременно начал издавать печатный орган, назначение которого было знакомить лиц с полученными результатами, то он выразил готовность опубликовать написанную Дэви работу. В 1799 году появился первый том "Confributions to Physical and Medical Knowledge, principally from the West of England" ("Успехи физических и медицинских знаний, главным образом в западной Англии"), заключавший в себе три очерка Г. Дэви: "On Heat, Light and Combinations; of Light; on Phos-Oxygen or Oxygen and its Combinations On the Theory of Respiration" ("О теплоте, свете и соединениях света; о свето-кислороде или кислороде и его соединениях; о теории дыхания").

Во всех трех очерках нет ничего такого, что перешло бы впоследствии в науку, ибо они представляют смесь самых диких умозрений, опиравшихся на поверхностное и неполное знакомство с наукой того времени. Теплоту Дэви, как мы видели, не считал материей, приписывая ее происхождение движению атомов, свет же он считал веществом (позже он в одном письме выражает уверенность, что ему удалось определить вес света, помещая различные вещества в замкнутом стеклянном сосуде, заставляя их действовать друг на друга под влиянием света и взвесивши вещества до и после опыта), и рассматривал газообразный кислород, как соединение элемента кислорода со светом. Ибо, в то время как в воздухе кремень дает искры со сталью, в атмосфере углекислоты или в безвоздушном пространстве искры никак не появлялись, хотя и в последнем случае отбитые частички железа имели сплавленный вид, т. Е. обладали достаточной для накаливания температурой. Так что свет появляется только при содействии кислорода, который он, поэтому и называет Phos-Oxygen (свето-кислород). Где кислотный газ вступает в соединения или превращения, там всегда развивается свет. Так Дэви крайне фантастически объясняет на основании своей теории светящие метеоры, фосфоресценцию тел и свечение гниющих рыб. Ему и электричество представляется ничем иным, как превращенным светом; равным образом свет выступает в нашем мозгу при окислении и порождает ощущения и мысли.

В некоторых, относящихся к одному и тому же времени, письмах Дэви тщательно старается узнать взгляды своих друзей на его воззрения. Он пишет: "когда я покидал Пензас, я был в умозрении настоящим ребенком и знал очень мало о свете и теплоте. Теперь я так же убежден в небытии теплоты, как убежден в бытии света… Изучение некоторых фактов приводит меня к заключению, что ее небытие может быть логически доказано". Рядом с этим мы находим далеко идущие предугадывания впоследствии признанных истин, едва ли, конечно, совместимые с этими воззрениями. "Допущение активных сил, свойственных всякой материи, различные модификации которых вызывают в материи различные изменения - это допущение кажется мне более понятным, чем предположение воображаемых жидкостей, являющихся единственными носительницами активных сил и играющих по отношению к материи ту же роль, какую по вульгарной философии дух играет по отношению к телу".

Впоследствии Дэви горько сожалел, что опубликовал упомянутый очерк. Доктор Beddoes, оказавший ему в этом содействие, был, вообще, человек взбалмошный и легковерный, который готов был одобрить всякую мысль, лежавшую в направлении его собственной фантазии. После, Дэви на лекциях своих выражал самое резкое осуждение подобного рода умозрениям, убедившись, что опыт открывает факты, более удивительные, чем в состоянии придумать самая свободная фантазия; они, эти умозрения, представляют лишь набор слов, заимствованных из известных явлений и при помощи непосредственных словесных аналогий перенесенных на неизвестные явления.

Вторая работа, появившаяся в том же сборнике, носила уже существенно другой характер. Она тоже была в высшей степени необычная, но этим своим характером она обязана была оригинальности обсуждавшихся в ней опытов. Она относилась непосредственно к тому, для чего Дэви был приглашен доктором Beddoes'ом: к вопросу о воздействии различных газов на человека. С величайшим пренебрежением к своей жизни Дэви подвергал себя опасностям, сопряженным с такого рода опытами над веществами, действие которых еще не изучено, и действительно чуть не погиб от вдыхания "карбонатного газа", т. е. продукта взаимодействия водяных паров и древесного угля (смесь углекислоты, окиси углерода и водорода с известным количеством металла и другими углеводородами). При этих опытах он открыл своеобразные физиологические действия закиси азота (веселящего газа), что произвело тогда громадное впечатление, хотя, правда, благодаря, главным образом, необоснованным преувеличениям, с которыми эти свойства описывались неспециалистами^*.

^* (Ср. Е.Cohen Das Lachgas Leipzig, W. Engelmann, 1908.)

"Весьма знаменательно то, что в этой работе, озаглавленной "Researches, Chemical and Philosophical, chiefly concerning nitrous Oxide, and its Respiration" ("Химические и философские исследования, касающиеся, главным образом, закиси азота и его вдыхания"), мы не находим ничего из тех идей, которые опубликованы были полтора года назад и которые частью также затрагивали вопрос о дыхании. В одном письме Дэви объясняет это тем, что некоторые опыты возбудили в нем сомнение в правильности своей теории, и поэтому он предпочитает твердо придерживаться старой, общеупотребительной терминологии. К этим идеям он и позже никогда не возвращался.

В пневматическом институте Дэви оставался в течение трех лет. В его жизни случилось великое событие, определившее дальнейшее направление его внешней и, вероятно, также внутренней жизни: приглашение его в Королевский институт в Лондоне.

Это тоже было новое учреждение, которое существенно обязано было своим возникновением трудам графа Румфорда. Руководящей идеей этого замечательного человека было во всех областях обеспечить науке влияние на преобразование практической жизни, влияние, которое она должна оказывать в интересах планомерного развития общества. Поэтому он при содействии известного числа выдающихся в общественном и идейном отношениях людей, основал в Лондоне частный институт, цель которого заключалась в содействии развитию естественных наук и их применении. Для осуществления этой цели приобретен был подходящий дом (на Albemarle Street, где он находится и в настоящее время) с аудиториями и лабораториями; здесь должны были работать профессор физики, а также профессор химии, которым поручалось чтение лекций, частью технического, частью общего содержания. С разных сторон графу Румфорду указывали на Дэви, как на особенно даровитого химика, и Румфорд поручил общему приятелю Ундервуду пригласить Дэви на место. На письменный запрос, согласен ли он принять место, Дэви лично приехал в Лондон, чтобы безотлагательно и лично вести переговоры.

Первая личная встреча с Дэви так разочаровала Румфорда, что он стал сильно упрекать Ундервуда за его совет и не позволил Дэви первую лекцию читать в большой аудитории. Но после первой лекции он совершенно изменил свой взгляд и заявил: "Пусть он располагает всем, что может дать институт". Скоро Дэви начал читать лекции в большой аудитории.

Для Дэви наступил период личного развития и изменения, не оставлявших ему свободного времени для ученых трудов. Еще в пневматическом институте он начал работать с вольтовым столбом, незадолго до того открытым, и ему удалось даже открыть некоторые замечательные факты (например, действие столбов, составленных из одного металла и двух жидкостей). Между тем, в период от1801 года, года его приглашения в институт, до 1806 года он ничего значительного не опубликовал, а первая опубликованная им после этого работа - анализ вавелита, в котором он совершенно проглядел значительное содержание фосфорной кислоты, тоже не содействовала его славе. Но за этим быстро последовали работы, в которых он поднялся на такую высоту, на какую он только был способен, и на которых зиждется его прочная заслуга перед наукой.

На первых порах молодому страстному провинциалу стоило некоторого труда освоиться в лондонском научно-литературном обществе, и он не раз сам упрекал себя и делал себе наставления. Но с другой стороны, он сделался членом одного клуба весьма деятельных молодых людей, называвших себя "Тепидариями", потому что на собраниях своих они пили только чай; Дэви имел на них столь сильное влияние, что они приложили все свои усилия для того, чтобы популяризировать его имя; этого они, впрочем, очень скоро добились. И первые регулярные лекции, читанные Дэви в январе 1802 года в большой аудитории Королевского института, были для Лондона того времени событием, описанным одним современником в следующих словах: "Едва ли можно себе теперь представить внимание, возбужденное его первыми лекциями в институте, и энтузиазм, с каким они слушались. Люди высшего ранга и таланта, ученые и литераторы, практики и теоретики, синие чулки и салонные дамы, старые и молодые, все устремлялись в лекционный зал. Его молодость, простота и естественная речь, его химические познания, счастливые примеры и удачно поставленные опыты возбуждали общее внимание и вызывали безграничное одобрение. На него со всех сторон полил дождь комплиментов, приглашений и подарков: каждый искал встречи с ним и гордился его знакомством".

Но простота и непосредственность его натуры очень быстро исчезли. Дэви вскоре сделался героем тогдашнего салона, и ни одно общественное событие не считалось вполне удачным, если в нем не принимал участия Дэви. Так он делил свою энергию между подготовлениями к лекциям и участием в жизни общества, и мы не должны удивляться, что при этом для чисто научных занятий ничего не оставалось.

Но эти обстоятельства имели благоприятное влияние на его позднейшие работы постольку, поскольку он для возможно более блестящего демонстрирования опытов, построил необычайно большую и мощную Вольтову батарею. Это экстраординарное средство позже существенно обусловило само блестящее его открытие, - восстановление щелочных металлов.

Не прошло и года, как Дэви, приглашенный в Институт экстраординарным профессором, получил звание ординарного профессора Института.

К этому времени, к половине двадцатых годов его жизни, высшего развития достигла особенная, сказывавшаяся еще в детстве, черта его характера - необыкновенная быстрота в работе, поражавшая всех его друзей. Он имел обыкновение одновременно производить в лаборатории различные, независимые друг от друга, опыты, и переходил от одного к другому без видимого плана и порядка. При этом он совершенно не обращал внимания на свои аппараты, часто разбивая и портя, для того, чтобы удовлетворить какому-нибудь мимолетному желанию. Движения его отличались чрезвычайной быстротой: постороннему зрителю кажется, что он только подготовляет опыт, а у него уже готовы результаты, которые были так точны, как будто бы он затратил на них гораздо больше времени. Силой Дэви была быстрота".

Кроме повышения в Королевском Институте, он к тому же времени удостоен был звания члена Королевского Общества (Royal Society), английской академии^*. И на это следует смотреть скорее как на успех в личной жизни, чем в науке.

^* (Эта академия была основана для развития "знания о природе" ("natural science") и в согласии с этим, до своей реорганизации, последовавшей в новейшее время, занималась исключительно естественными науками. Первоначально слово "natural" противопоставлялось слову "supranatural", и таким образом подчеркивалась безобидность этих занятий с церковной точки зрения. Академия была основана в 1645 году. )

В продолжение этих, в научном отношении бесплодных, годов Дэви отдается другой деятельности, которой он преимущественно занимался и в последующие годы жизни - приложению химии к решению практических вопросов. В виду его успехов на педагогическом поприще он был приглашен "Board of Agriculture"^** для чтения лекций о применении химии к земледелию, что побудило его заняться всесторонним изучением и этого вопроса. Впоследствии Дэви издал и книгу, посвященную этому вопросу. Но в эту область он ничего нового не внес. Зато в другую область техники, в кожевенное производство, он внес много нового, своего, и успехи его в этом отношении скоро стали всеобщим достоянием.

^** (Департаментом земледелия. )

Обратимся теперь к тем трудам Дэви, которые очень скоро сделали из местной лондонской значительности первого естествоиспытателя того времени. Это его исследования над химическими действиями Вольтова столба. Он не был пионером в этой области: главные факты были открыты в 1801 и 1802 годах, когда впервые познакомились с Вольтовым столбом. Но он первый сумел уловить сущность этих особенностей и характер работы нового агента, что и не снилось ни одному из его предшественников и соперников.

В этих работах Дэви можно заметить две весьма различные особенности. Он ведет исследование следующим образом: сначала он пытается объяснить достоверные факты, кажущиеся поразительными, как следствие уже хорошо известных обстоятельств, и вместе с тем показать необоснованность указаний относительно необычайности этих фактов.

Таким образом, он, прежде всего, стремится к тому, чтобы рассеять видимость чудесности. Затем он переходит в совершенно другую область, где разрушительная работа сменяется работой положительной: здесь он знакомит с новыми действительными и столь чудесными явлениями, перед которыми совершенно бледнеют те ложные чудеса. Делает он это с таким мастерством, с таким поразительным умением, какое редко кому дается, и вот где тайна его быстрого успеха, его подобно метеору засиявшей славы.

Обе части работы Дэви отличаются также в том отношении, что составляют содержание двух, разделенных годичным промежутком, Bakerlectures^* Королевского Общества.

^* (Каждый год Королевское Общество приглашало какого-нибудь выдающегося естествоиспытателя прочитать лекцию о своих работах. Эта лекция и называлась Bakerlecture.)

Первая часть начинается критикой господствовавшего тогда взгляда, что при пропускании электрического тока через чистую воду на одном электроде получается кислота, на другом - основание. Дэви на ряде все более и более утонченных опытов показывает, что появление кислоты и основания вызывается всегда существующими в воде примесями. Так как проба на присутствие кислоты и щелочи посредством лакмусовой или куркумовой бумаги представляет весьма чувствительную реакцию, то можно обнаружить самые ничтожные количества этих веществ, порожденные присутствием в воде следов соли; и поэтому нужно было прибегнуть к необычайным мерам для того, чтобы освободиться и от этих следов. Это могло быть достигнуто только тогда, когда опыт велся в золотых сосудах в промытом водородом вакууме.

К этому примыкает целый ряд других исследований, представляющих первое по времени систематическое изложение тех явлений, которые мы обозначаем собирательным названием "движение ионов". При весьма поверхностном в то время знании особенностей электрохимических процессов и эти исследования отличались прелестью новизны. Наконец, Дэви связал всю совокупность своих наблюдений в электрическую теорию химических соединений, которая, в свою очередь, произвела весьма сильное впечатление, так как в сознании ученых, благодаря мастерским работам Бертолле, еще живы были проблемы химического сродства. У Вольты Дэви заимствовал идею силового ряда, которую он пытался распространить на все вещества (что, впрочем, уже сделано было Риттером до него). Эта часть работы не имела, однако, длительного влияния, так как она вскоре была вытеснена теорией Берцелиуса, направленной на ту же цель, но в деталях отличающейся от теории Дэви. Это объясняется в сущности тем, что изложение теории Дэви носит более афористический характер, исключавший точное проведение ее в деталях. Здесь у Дэви сказывается отсутствие выдержки, недостаточно развитая способность к терпеливой систематической работе, тогда как у Берцелиуса эта способность была необыкновенно развита.

Эта лекция читана была в 1806 году. О силе впечатления, произведенного ею на науку того времени, разительнее всего свидетельствует то, что она удостоена была Парижским Институтом Большой премии Вольты (незадолго до того учрежденной Наполеоном Бонапартом), несмотря на то, что Франция и Англия находились тогда накануне войны.

Но этот успех значительно превзойден был успехом Bakerlecture следующего года (1807). Разлагающая сила тока, оказавшаяся столь действительной по отношению к исчезающе-малым количествам вещества, эта сила была использована для решения одного старого вопроса. Уже Лавуазье полагал возможным, что щелочи, в других отношениях сходные с окисями металлов (в особенности образовывать с кислотами соли), тоже представляют окиси неизвестных металлов, но ни ему, ни другим получить эти металлы не удалось. Дэви считал возможным воспользоваться для этой цели разлагающим действием электрического тока; но долгое время, как он ни видоизменял свои опыты, он получал только кислород и водород, т. е. продукты разложения воды, а без воды щелочи тока не проводили. Наконец, он заметил, что кусочек едкого кали, слегка только отсыревший с поверхности, при пропускании тока выделял вместо водорода маленькие металлические шарики, немедленно сгоравшие с взрывом. Он тотчас понял, что перед ним искомый металл. В его лабораторной книжке описание этого явления снабжено пометкой: "Capital experiment" (главный эксперимент). Успехом он был постольку обязан имевшейся в его распоряжении большой батарее, поскольку без нее несколько трудно было бы создать все необходимые условия. Но что заслуга не всецело относится к большому аппарату, видно из того, что ни этот аппарат, ни другие батареи, впоследствии устроенные Дэви на счет Королевского Института, ни батарея, устроенная парижскими учеными по приказанию Наполеона I, - ни один из этих столбов не принес подобного плода.

Велико было впечатление, произведенное этой работой; в течение нескольких месяцев научные журналы только и писали о повторных опытах, подтверждавших открытие Дэви. Весьма знаменательно, что вскоре в Париже Гей Люссаком и Тенаром найден был чисто химический способ восстановления калия и натрия - железом при температуре белого каления. Это открытие могло бы, вообще, иметь место задолго до открытия Дэви, но прежде тормозящую роль в этом отношении играла неуверенность в том, что желанный результат, вообще, достижим, как позже вероятность получить его обусловила успех.

Непосредственно после лекции Дэви перенес тяжелую болезнь, едва не сведшую его в могилу. Сам он приписывал ее заразе, которой он яко бы подвергся при посещении некоторых тюрем с целью устройства в них рациональной вентиляции. Но его биограф Парис, практик-врач, считает болезнь следствием чрезмерного напряжения. Парис так описывает жизнь Дэви того времени: "В это время он пользовался такой славой, что самые высокопоставленные особы добивались чести видеть его у себя в числе гостей, и наперерыв приглашали его на обед. Он не имел достаточно решимости для того, чтобы отклонять такую честь, хотя обыкновенно он прерывал свои лабораторные занятия уже после того, как назначенный час прошел. Возвратившись вечером домой, он снова принимался за работу и обыкновенно работал таким образом до трех-четырех часов ночи; несмотря на это, он часто вставал раньше слуги. Больше всего он нуждался во времени; средства экономить время часто ставили его в смешные положения и привили ему самые чудовищные привычки. Второпях он часто надевал чистое белье, не сняв грязного; известно, что иногда он надевал пять рубах и столько же пар чулок. У друзей он часто вызывал возгласы изумления по поводу той быстроты, с какой он то толстел, то худел".

Болезнь длилась от ноября 1807 до февраля 1808 года; в середине марта он уже в состоянии был возобновить чтение лекций. Во время болезни ум его был так же слаб, как и тело.

Третья Bakerlecture (1808) принесла с собою всеобщее разочарование; правда, и она содержала большое число интересных экспериментов, но ни один из них не мог соперничать с первыми по блеску и значению. Дэви предполагал, что азот, составляющий главную составную часть аммиака, тоже составное вещество, и одно время, по-видимому, даже верил, что ему удалось разложить этот газ; но в лекции он должен был сообщить, что разложение не удавалось. Точно также отрицательные и неопределенные результаты дали опыты над другими элементами, серой, фосфором, углеродом, которые он считал составными телами, и к разложению которых стремился.

Далее, из работ того времени нужно назвать обстоятельное исследование над хлором и его соединениями. После первых колебаний Дэви, наконец, в противоположность к господствовавшему тогда мнению, признал, что хлор не может быть окисью металла (как это тогда считалось в угоду теории кислот Лавуазье), а что, наоборот, он должен считаться элементом, каковым его считал в свое время уже Шееле, открывший это вещество. Сообразно с этим, он отвергнул мнение Лавуазье, что все кислоты непременно должны содержать кислород (откуда и неправильное название кислорода, сохранившееся до настоящего времени) и со своей стороны предложил водородную теорию кислот.

В 1812 году Дэви выпустил свои "Elements of Chemical Philosophy", где собраны все его взгляды и работы по химии. Он хотел обработать всю химию, но этот труд остался недоконченным. В том же году он получил от короля "Knighthood"^*, с чем связан титул "Sir" (для супруги "Леди"). Он женился на очень богатой вдове и одновременно отказался от своей службы в Королевском Институте, которую он считал несовместимой с его новым положением в обществе. Его биограф замечает по этому поводу: "Я не хочу разбирать вопроса, насколько такой шаг мог уничтожить его счастье… его чувства стали более аристократическими; в ранге и положении он открыл такие прелести, каких раньше не замечал, и уже более не относился с философским безразличием к общественным отличиям".

^* (Рыцарство. )

В то же время начинается целый ряд других работ Дэви, которые иногда доставляли ему высокую славу, чаще же причиняли личные обиды, к которым он относился тем чувствительнее, чем выше становилось его положение. Эти работы предпринимались не из чисто научных интересов, а по внешним побуждениям. Большей частью в них разбираются практические задачи, подобно его исследованиям относительно дубления кожи и применения химии в земледелии.

Уже первый опыт в этой области мог бы у него отбить охоту. Ему поручено было разработать проект вентиляции для палаты лордов, так как существовавшая вентиляция была недостаточна. Все его предложения были выполнены. Но установки совершенно не действовали.

Свои исследования в области сельскохозяйственной химии Дэви собрал в 1813 году в своих "Elements of Agricultural Chemistry". Этот труд, по-видимому, не оказал значительного влияния на сельскохозяйственную практику.

Отказавшись от профессуры, Дэви отправился в Париж в сопровождении своей супруги и Михеля Фарадея, который занимал у него промежуточное положение между секретарем и лакеем. Путешествие сопряжено было со значительными трудностями, так как обе страны в то время воевали, и за англичанами, случайно очутившимися во Франции, неукоснительно следили. Но значение Дэви было так велико, что он получил личное разрешение от Наполеона, открывшее ему доступ во Францию. Сопровожденье супруги было причиной лишних неприятностей, так как она была, по-видимому, еще больше, чем он, убеждена в своих особенных правах, и права эти она действительно всюду предъявляла, решительно ни с чем не считаясь. Насколько можно верить рассказам, супруга не оказывала на Дэви благотворного влияния: это была, по-видимому, женщина крутого нрава^*.

^* (Характерен для этой женщины следующий эпизод, случившийся незадолго до смерти Дэви и точно переданный ею для занесения в биографию мужа. Путешествуя для поправления здоровья без мужа, она проездом остановилась в Базеле, где возымела желание посмотреть знаменитую местную библиотеку. "Но случилось так, что она могла посетить библиотеку только в воскресенье, а там воскресный отдых соблюдается очень строго, и ей сообщено было, что в библиотеку ее не впустят. Но она написала библиотекарю письмо, в котором сообщила свое имя и изложила основание для столь необыкновенного требования. Он немедленно ответил ей и дал для осмотра библиотеки десять минут. Показав ей все, что заслуживает внимания, он сказал: "Madame, в моих руках уже тридцать лет находятся ключи от библиотеки, и в продолжение этого времени только трем лицам разрешено было в воскресенье осматривать ее сокровища. Двое из них были коронованные особы, а третье - супруга знаменитейшего естествоиспытателя Европы". Как видно, дело шло о триумфе самого обыкновенного тщеславия, ибо с посещением библиотеки не была связана серьезная цель, а даме ничего не стоило ради своего каприза причинить старому человеку всевозможные трудности.

О ее капризах можно судить по одному событию, относящемуся ко времени первого пребывания супругов в Париже. Однажды в воскресенье, когда Дэви заседал с парижскими учеными, леди Дэви появилась в Тюльерийском саду в столь поразительном костюме, что привлекла к себе внимание всей публики, и полицейские чиновники предложили ей оставить сад. Она отказалась исполнить требование и обратилась к некоторым офицерам; последние нашли требование законным; в конце концов, ей пришлось вернуться к своему экипажу в сопровождении стражи. )

В истории последних дней его жизни мы находим упоминание о крестном сыне Тобине, служившем ему "попутчиком в путешествиях и утешителем в последние часы жизни", между тем о соответствующей роли супруги - ни слова. Точно так же в завещании он взывает к ее чувству справедливости, нонет ни малейшего указания на теплое личное чувство. Она находилась в Лондоне в то время, когда он, во время своего продолжительного пребывания на юге поражен был последним ударом, повлекшим за собою, спустя некоторое время, его смерть. Эти обстоятельства необходимо иметь в виду, для того, чтобы понять вторую половину его жизни.

В Париже он был принят учеными с большими почестями, но он относился к французским ученым очень высокомерно. Особенно третировал он их своим сотрудничеством в изучении химической природы йода. Это вещество было открыто за 2 года до того неким G. Courtois, занимавшимся приготовлением селитры, и доставлено парижским химикам, но последние не много сделали с ним. Ампер, с которым только Дэви и сдружился ближе, принес ему пробу; на основании некоторых опытов, поставленных им в своей дорожной лаборатории, Дэви высказался, что это - элемент новый, похожий на хлор.

Здесь нужно заметить, что Дэви имел обыкновение брать с собою известное количество реагентов и приборов. Он часто говорил своим друзьям и знакомым, что можно производить очень обстоятельные опыты с прибором, помещающимся в маленьком ящике. Доказательство его экспериментаторской ловкости: такие ничтожные средства были в его руках достаточны для того, чтобы прийти к важному заключению. Впрочем, благодаря вышеупомянутой работе над изучением хлора, он был более подготовлен для решения этого вопроса, чем его французские коллеги, примыкавшие еще к теории мурия.

На одном собрании Института Дэви изложил свои взгляды и вызвал ожесточенную газетную полемику, в которой, с одной стороны, объявлены были под сомнением познания французских химиков, с другой стороны, на Дэви посыпались упреки в неприличном вторжении в область работы других исследователей. Можно представить себе, что ему льстило показать чужим коллегам свое экспериментаторское превосходство, позволившее ему с ничтожными средствами решить задачу, над которой они уже давно тщетно бились.

Что касается научной обработки проблемы, то средства и характер работы Дэви, конечно, не позволили удовлетворительно исчерпать ее. Позднейшие работы Дэви и его наблюдения над йодом заключают в себе некоторые ошибки, в то время, как Гей Люссак, как известно, выполнил образцовую работу, которая исчерпывающим для того времени образом установила химическую природу элемента.

Из Парижа Дэви через Южную Францию направился в Италию, откуда через Германию вернулся в Лондон. Всюду по дороге он навещал известных физиков и химиков и экспериментировал в их лабораториях, ровно, как и своим собственным прибором. Он везде, несомненно, оставлял разнообразное возбуждение и производил значительное влияние. О собственных работах его того времени можно сказать немного. Наиболее известны его исследования над некоторыми красками, найденными в незадолго до того произведенных раскопках Помпеи; он определил химическую природу этих красок. Впрочем, это были простые аналитические исследования, замечательные не сами по себе, а по своему объекту, хотя и в выполнении этих анализов сказалась обычная мастерская рука Дэви.

Вскоре по возвращении в Лондон (1815) на него возложена была задача, решение которой требовало как ловкости, так и стечения счастливых обстоятельств: ему предложено было заняться вопросом об устранении опасных, стоящих многих человеческих жертв, взрывов в каменноугольных рудниках. Взрывы эти возникают, как известно, от того, что газообразные углеводороды в каменных углях, при известных обстоятельствах (когда атмосферное давление быстро падает или же обнажаются пустоты, в которых заключены газы) примешиваются к воздуху горных выработок. Получается гремучий газ, взрывающийся от соприкосновения с пламенем рудничных лампочек и, как механической силой взрыва, так и образующимся при взрывах ядовитыми газами, угрожающий жизни углекопов. Нужно было, следовательно, изобрести такое освещение, которое, удовлетворяя требованиям работы, в то же время не вызывало бы взрывов.

Дэви сразу принял предложение одного общества, образовавшегося с целью борьбы с рудничными взрывами. Так как в то время речь могла быть только об освещении горящим пламенем, то задача состояла в том, чтобы изолировать последнее от гремучих газов, которые не зажигались бы, несмотря на присутствие горящего пламени. Дэви гениальнейшим образом решил эту проблему, благодаря обстоятельному исследованию свойств горящего пламени: оказалось, что пламя рудных ламп не может проникнуть через проволочную сетку с достаточно малыми отверстиями, так как, приходя в соприкосновение с проволокой, оно достаточно охлаждается и тухнет. Таким образом, достаточно окружить рудничную лампу такого рода проволочной сеткой, чтобы устранить возможность воспламенения газа.

Практика прекрасно подтвердила эти выводы, и в скором времени безопасные лампы Дэви были с большим успехом введены в каменноугольных рудниках. Это благотворное открытие еще более содействовало популярности Дэви, чем его научные работы. И здесь, однако, обнаружились враждебные течения: утверждали, например, что некий Стефенсон раньше изобрел безопасную лампу; но эти утверждения оказались неосновательными. Дэви получил в подарок от большого числа владельцев каменноугольных копей дорогое столовое серебро, а Королевское общество присудило ему медаль Румфорда.

Не столь удачно Дэви справился с другой задачей, представлявшей, впрочем, гораздо меньший практический интерес. Задача эта состояла в том, чтобы развернуть найденные в раскопках Помпее свитки письмен, превратившиеся в массу, похожую на бурый уголь. Поставив на родине несколько опытов над применением хлора, он отправился в Неаполь, чтобы работать на месте раскопок. Но эти работы были совершенно внезапно прерваны; Дэви сильно раздражался по поводу недостаточной предупредительности местных властей, сделавших для него невозможным продолжение исследований.

Точно так же не удалось ему практическое осуществление одной, самой по себе счастливой, мысли в совершенно другой области. Медная обшивка, которой в то время обшивались деревянные корабли, относительно быстро растворялась под совместным действием морской воды и кислорода воздуха. На основании своих электрохимических знаний, Дэви установил, что введением в обшивку предохраняющего тела из менее дорогого металла, например, железа, можно свести почти к нулю вредное действие морской воды и кислорода. Но, благодаря возникавшему при этом слабому электрическому току, на меди осаждалась выделявшаяся из воды магнезия, к которой громадными массами приставали морские организмы, затруднявшие движение кораблей. После многочисленных и разнообразных опытов это зло оказалось весьма серьезным, и открытие Дэви не могло быть использовано.

Дэви сделался между тем президентом Королевского общества, что является, несомненно, самым высоким отличием для английского ученого. Его предшественник Бэнкс много лет занимал этот пост и, в конце концов, сделался автократом. Дэви усвоил себе эту манеру и возбудил к себе враждебные чувства, чрезвычайно сильно задевавшие его. Эти неприятности, вместе с разочарованием в возможности предохранения корабельных обшивок от растворения, имели на его, достаточно, по-видимому, истощенный организм столь подавляющее влияние, что он стал носиться с мыслью поселиться в деревне и вести совершенно спокойный образ жизни. Не имея еще и пятидесяти лет от роду, он был уже так истрепан, что не был в состоянии совершать свои обычные прогулки на охоту пешком, а вынужден был пользоваться для этой цели пони; при этом он не любил признаваться в своей слабости. Председательствование в годовщину Королевского общества совершенно обессилило его, и он, скрепя сердце, должен был примириться с мыслью сложить с себя звание Президента. Но прежде чем эта, вызванная необходимостью, мысль перейти к менее напряженной жизни была приведена в исполнение (очевидно, мысль появилась так поздно, что не могла уже породить собственное напряжение воли), он был поражен параличом, возвращаясь в Лондон после визита у лорда Гэйджа, у которого он уже начал чувствовать себя нездоровым.

Когда непосредственная опасность миновала, он решил отправиться в Италию, чтобы в теплом климате, вдали от возбуждений лондонской жизни, поправить свое здоровье. Его сопровождал брат Джон, пристроивший его в Равенне. Оттуда Дэви посылал письма своему другу Пулю. В них - ни слова о леди Дэви. Весну и зиму он провел в австрийских Альпах, а весною вернулся в Лондон, чтобы снова посоветоваться со своими врачами. Последние незамедлительно отправили его в деревню, и несколько месяцев он провел на своей старой родине, затем переехал на зиму в Лондон, чтобы в апреле снова небольшими переездами путешествовать в Италию. В следующем году в Риме его снова постиг удар, после которого он выразил желание переехать в Женеву. Это путешествие он совершил еще при жизни; но в день приезда, вечером 28 мая 1829 года, он скончался.

В период времени между первым ударом и смертью, Дэви написал еще две замечательные книги. Первая носит название "Salmonia" и представляет по существу не что иное, как руководство к ужению рыбы. Этим спортом Дэви, как уже упомянуто, страстно занимался, хотя в нем он, в виду своего беспокойного характера, большого совершенства не достиг. В форме разговора между четырьмя любителями этого спорта Дэви вводит в книгу большое число описаний природы и общих рассуждений, так что книга в целом представляет в высшей степени занимательное, мастерски написанное, произведение. Первое издание разошлось очень скоро, второе, еще им самим подготовленное, выпущено было вскоре после его смерти его братом.

Далее, в последний год жизни им была написана замечательная книга под заглавием: "Consolation in Travels of the Last Days of a philosopher". Рукопись этой книги, написанной тоже в разговорной форме, была закончена им за несколько дней до последнего удара. Она тоже издана была его братом.

Трудно охарактеризовать содержание этой книги; скорее всего она представляет очерк мировой культуры в самых крупных чертах. Дэви излагает самые общие мысли, представляющие суммарный итог его опытов и наблюдений. Это - дикая и в то же время великолепная фантазия, изображающая, несколько в духе Гердера, развитие человечества из начальной полуживотной стадии ступень за ступенью до современного состояния, откуда открывается вид на жизнь более возвышенную и одухотворенную, чем человеческая. Далее геологические рассуждения приводит к теории происхождения земли из огненножидкой массы. Затем следуют описания природы и рассуждения о важности химии, как науки. Книга заканчивается размышлением о конечном разрушении всех произведений человеческих великими метеорологическими и химическими силами природы.

После этого краткого обзора жизни Гемфри Дэви попытаемся определить выдающиеся составные части, или черты его характера. Прежде всего, бросается в глаза чрезвычайная быстрота его духовных процессов; эта черта является основной и решающей для большинства его особенностей. Уже замечено было, что это свойство проявилось еще в ранней юности, и им, несомненно, объясняется ранняя зрелость, сказавшаяся на всем развитии Дэви. К 17 годам он опубликовал свою первую научную работу, к 22 годам сделался профессором, к 28 годам он достиг кульминационного пункта своей деятельности, открыв щелочные металлы. К33 годам его научная карьера обрывается, перевалив немного за 50 лет, он умер, увенчанный славой и покрытый почестями.

Позже я обстоятельно покажу, что между великими творцами науки и изобретателями существуют два крайних типа; назову их пока классическим и романтическим. Первый тип отличается всесторонним совершенствованием и отделкой каждой отдельной работы, необщительностью характера и слабым личным влиянием на окружающую обстановку; романтик же отличается свойствами, диаметрально противоположными. Не столько совершенствование отдельной работы, сколько разнообразие и поразительная оригинальность многочисленных, быстро следующих одна за другой работ, и, обыкновенно, сильное и непосредственное воздействие на своих современников, - вот что мы видим у романтика. Не может быть никакого сомнения в том, что Дэви должен быть отнесен к романтическому типу.

Здесь нужно подчеркнуть, что руководящим признаком того, принадлежит ли исследователь к тому или другому типу, служит скорость, с какой протекают у него умственные процессы. Исследователи с очень большой скоростью в мышлении суть романтики, исследователи же с небольшой скоростью умственных процессов - классики. Деление это является лейтмотивом дальнейшего исследования, и в этом месте далеко не исчерпаны все доводы в его пользу: в дальнейшем доводы будут напрашиваться сами собой.

Поражает у Дэви тот факт, что, несмотря на большую духовную одаренность, он был, несомненно, очень плохим учеником. Но если, приняв во внимание низкое состояние школьного образования в Англии того времени, образования, ограничивавшегося по существу латинской грамматикой и Евклидом, мы должны будем спросить себя, не в этом ли обстоятельстве причина плохих школьных успехов Дэви, то изучение других выдающихся исследователей откроет нами нечто другое. Как бы систематически преподавание ни велось, будущие великие исследователи почти все без исключения были плохими учениками, хотя многие из них, подобно Дэви, проявляли раннюю зрелость. Другими словами, мы утверждаем, что именно самые даровитые молодые люди сильнее всего сопротивлялись той форме умственного развития, которую пыталась навязать им школа, хотя им легче было бы приспособиться к ее требованиям, чем их менее одаренным соученикам.

Причину можно искать, по моему мнению, только в том, что школа требует такого рода учебы, которая противоречит потребностям формирующегося гения. С одной стороны, преобладающее преподавание языков, которое, к сожалению, еще и в наши дни играет столь важную роль в средней школе и наиболее чувствительно и вредно отражается на ее деятельности, ибо оно менее всего приспособлено к тому, чтобы развивать творческие способности молодого человека или даже открыть им возможность развития. С другой стороны, муштровка, находящаяся в столь же вопиющем противоречии с основной особенностью будущего исследователя. Здесь не место разбирать вопрос, каким образом должна быть преобразована школа, или мыслима ли, вообще, такая школа, которая шла бы навстречу особенностям будущего гения, не причиняя большого вреда средним ученикам. Я, со своей стороны, думаю, что и то и другое возможно, но для этого должна, прежде всего, произойти коренная перемена в наших взглядах на цель и метод школьного воспитания. Настоящий труд, кроме своего общего интереса, имеет в виду и эту практическую цель. Когда мы ближе познакомимся с особенностями великого человека, то будем в состоянии вернее определить и установить условия для его благоприятного развития. И так как гений отличается от обыкновенного человека только по степени развития способностей, а не по роду их, то само собой понятно, что школа, приуроченная к потребностям гения, не только не причинит никакого вреда его менее даровитым соученикам, но и будет наилучшим образом содействовать их развитию, поскольку позволят им их способности.

Второй характерный признак молодого Дэви, это громадное впечатление, которое он производил на всех людей, стоящих на высоком уровне умственного развития, несмотря на отсутствие у него внешних данных для этого. Утверждают, что он предпочитал вращаться в кругу старших, чем иметь сношения с ровесниками, и его быстрые успехи в устройстве внешней жизни - доказательство тому, что он производил сильное впечатление. Это свойство проявляется с тем большей силой, чем шире становился круг лиц, с которыми он соприкасался, а его лондонские успехи являются лишь наиболее поразительной формой проявления этого свойства.

Тот факт, что первая работа, им опубликованная, содержит лишь весьма мало такого, что впоследствии могло быть удержано наукой, и этот факт представляет явление, весьма нормальное для его типа. Необыкновенная скорость умственных процессов вызывает массовое появление мыслей, комбинаций, возможностей, а это массовое появление неизбежно препятствует обстоятельному испытанию каждой отдельной мысли. Так как в молодые годы еще не выработалась привычка подвергать мысли взаимной проверке и контролю и вносить в них соответственные поправки, а экспериментальный базис, на котором формируются эти мысли, еще очень узок, то нужно особенное стечение счастливых обстоятельств для того, чтобы получились верные результаты. Впрочем, будут ли первые продукты опубликованы или нет, это дело случая. Мы видели, что не будь у доктора Beddoes'а нужды в материале для нового журнала, вряд ли фантазии Дэви были бы напечатаны, тем более что уже спустя полтора года он сам относился к ним отрицательно. Но для нашего исследования этот случай мы должны считать весьма благоприятным, так как он дает возможность даже на таком исключительно одаренном исследователе показать, что никакой мастер не падает с неба, что даже наиболее даровитые люди должны прежде научиться формировать мысли и понятия, точно так же, как средние люди, с тою разницей, что первые справляются с задачей гораздо быстрее.

Таким образом, из всех особенностей, складывающих духовную физиономию великого исследователя, наиболее раннего и объемлющего развития достигает фантазия, обуздываемая в дальнейшем критическими опытами и являющаяся переходной ступенью к великой работе. Это имеет значение, по меньшей мере, для исследователей романтического типа, как Дэви. Что касается исследователей второго типа, то оказывается, что у них фантазия играет вообще меньшую роль, так что в них следует не столько обуздывать фантазию, сколько скорее развивать ее, если это возможно. Исследование последнего вопроса мы должны, конечно, отложить до того времени, когда в нашем распоряжении будет материал о типичном классике.

Фантазия, со своей стороны, состоит в многообразии и быстроте умственных комбинаций. Всякий материал, с которым оперирует ум, доставляется опытом, и быстрота умственных процессов содействует тому, что в данное время мышлением ассимилируется большой запас такого материала. Дальше эти отдельные переживания перерабатываются в понятия, которые, в свою очередь, взаимно комбинируются самыми разнообразными способами. При этом и возникает то, что непосредственно не дано в опыте и что мы называем фантазией. Эта способность к творческому комбинированию составляет, таким образом, существенную особенность исследователя, задача которого состоит в уяснении неизвестных отношений. Происходит это таким образом: из своих наблюдений, неизбежно несовершенных, он методом исключения отбирает возможные и вероятные отношения и затем запрашивает опыт, сообразуются ли они с ним, сообразуется ли с ним отбор или нет. Следовательно, научный успех зависит, с одной стороны, от того, сумеет ли исследователь, после целого ряда неизбежных ошибок сделать соответственный отбор, с другой стороны, от того, насколько заботливо он производит последующую проверку или какой степенью вероятности он довольствуется. Первая часть работы предполагает наличность в интеллектуальной организации исследователя первоначальной особенности, в то время как вторая есть дело упражнения и навыка. Мы видим, что в основе фантазии лежит врожденная быстрота умственных процессов, тогда как критика принадлежит скорее к приобретенным свойствам. Последнее не исключает, конечно, возможности врожденного предрасположения, на основе которой способность критики легче развивается; но в то же время ясно, что несколько более медленное протекание умственных процессов скорее благоприятно, чем вредно для критической деятельности. Поэтому, у исследователей романтического типа критика, в противоположность классикам, является, вообще, более слабой стороной их дарования.

Если бьющая через край синтетическая деятельность фантазии вначале приносила Дэви вред, то она же давала ему то преимущество, что он не проявлял упрямство в отстаивании раз выработанных взглядов, а без колебаний отказывался от них, коль скоро они оказывались несостоятельными, когда они оказывались в противоречии с заключениями, выведенными из достоверных фактов. Одним из главных пунктов ранних воззрений Дэви было то, что свет может возникнуть только, как следствие химических процессов. Но вот дети его родственников, играя палочками из испанского камыша, добытыми ими из сестриных шляп, наблюдали свечение при трении этих палочек одну о другую. Дэви исследовал это явление и нашел, что оно обусловлено естественной поверхностью камыша, содержавшей, как оказалось, кремнекислоту. И другие растения, особенно стебли хлебных злаков, обнаруживали слабое свечение при трении, и в них могло быть доказано присутствие той же кремнекислоты; свечение заметно, как известно, и при ударе друг о друга двух кусков кремня. Таким образом, доказана была возможность развития света и без наличия химических процессов, что сразу опровергло теорию Дэви. Очевидно, эта теория, вообще, не достигшая большого развития, погибла бы в зародыше, если бы ему известна была вся совокупность тогдашних знаний о фосфоресценции и аналогичных явлениях.

Во второй его работе, о физиологических действиях газов, определенная экспериментальная постановка вопроса не давала фантазии уйти в область безграничного, но фантазия проявилась в разнообразии и оригинальности его опытов. И соответственный результат оказался выдающимся. Тут роль сыграл и другой фактор, - энтузиазм и одушевленность к задаче, подлежавшей решению. Эта психологическая особенность сказывается в том, что определенная область мыслей представляется исследователю особенно возвышенной и захватывает его сильнее, чем другие области. Если иметь в виду, что речь идет о быстром и производительном уме, сосредоточенном на определенном поле, то нельзя не ожидать, как следствия, совершенно необычайной интенсивности в работе. Такая работа неизбежно порождает возвышенные ощущения счастья, вроде счастья героя^*. Эти чувства легко сообщаются другим и вызывают желание стать соучастниками подобного счастья. Благодаря этому, исследователь, с одушевлением работающий в свое области, легко сумеет заинтересовать своей работой и людей, самих по себе непродуктивных, и вовлечь их в круг своих намерений и планов.

^* (Ostwald, Theorie des Glückes, Annalen der Naturphilosophie, 4, 459, 1905.)

Я весьма далек от мысли видеть в этих замечаниях исчерпывающий анализ своеобразной и характерной способности молодого исследователя романтического типа вовлечь в круг своих интересов окружающих людей. Здесь еще скорее сказывается общее явление передачи воли, в силу которого сильная воля подчиняет себе слабую, направляя ее по-своему. Но в сложном явлении, именуемом энтузиазмом, которое переживается молодым романтиком и передается им другим, чувства счастья вплетены в столь характерной форме, что о них я должен был поговорить на первом плане.

Эта способность с особенной силой сказалась в Дэви, когда он начал читать свои лекции в Лондоне перед широким кругом слушателей. То обстоятельство, что именно фешенебельное общество подпало под это влияние, нужно, несомненно, рассматривать, как историческую случайность, обусловленную временим и местом. При других условиях, например, в Германии, Дэви сделался бы университетским профессором и собрал бы вокруг себя вместо лондонского общества толпу столь же одушевленных, но с наклонностью и способностью к серьезной работе, студентов. Позже, на Либихе, будем иметь случай изучить другого типичного романтика, который, при совершенно аналогичных первоначальных данных, развился по этому, на взгляд, совершенно другому направлению.

Здесь находится уже ответ и на вопрос, который должен быть поставлен на основании характеристики романтика, данной мною выше. Я установил, как общей признак этого типа, способность образовать свою школу. Между тем Дэви не имел ни одного ученика в собственном смысле. Правда, Фарадей был его лабораторным слугой, ассистентом и сотрудником. Но по тому, как нелюбезно обращался с ним Дэви, о чем придется говорить ниже, нужно с уверенностью заключить, что здесь не может быть и речи об отношении учителя к ученику.

У Дэви обстоятельства сложились так, что его бьющая через край производительность, в других случаях переносящаяся на учеников, целиком направилась по одному руслу лекций. При вышеописанном характере большей части его аудитории, это обстоятельство нужно считать весьма печальным, ибо сильное воздействие, производимое им, пропадало безрезультатно, питая только любопытство падкого на сенсацию общества. Это объясняет и то, почему Дэви в свои первые лондонские годы не довел до конца ни одной научной работы, а когда такая работа началась, то вначале она порождала на свет весьма несовершенные плоды. Ибо исследователь, работающий в кругу действительных учеников и последователей, не только сообщает им готовые результаты своей работы, но и посвящает их в занимающие его, еще не решенные проблемы, побуждая их к сотрудничеству, и таким образом порождает широкий поток новой научной работы. Дэви, правда, сильно влиял на своих слушателей, но не вызывал никакого стремления к сотрудничеству, и его собственная энергия вначале затрачивалась только на это влияние без дальнейших последствий.

Только когда прошло опьянение новым состоянием, в Дэви снова заговорила природа исследователя, и он снова принялся за работы, прерванные с переездом в Лондон. Они скоро пробудили в нем его работоспособность во всей ее силе, вызвали наивысшее проявление его таланта и непосредственно за тем ввергли его в тяжелую болезнь. Оба явления типичны.

Типично, прежде всего, то, сто самые выдающиеся работы выполнены были в относительно молодые годы, между 25 и 27. Если у исследователя можно явственно отличить кульминационный пункт его творчества, что в большинстве случаев и имеет место, то это максимальное значение лежит всегда без исключения, до тридцатого года его жизни. Этот поразительный факт уже ранее был замечен и указан^*, и постоянно подтверждается обстоятельными исследованиями. Причину его можно в общих чертах объяснить следующим образом.

^* (Tigerstedt, Annalen der Naturphilosopie 2, 98, 1903. )

Общая физиология показывает, что жизненная деятельность нового организма проявляется относительно сильнее в начале жизни. Это, прежде всего, применимо к процессу ассимиляции пищи и зависящему от него умножению веса, и, сверх того, к некоторым другим проявлениям жизни. С другой стороны, работоспособность организма, измеряемая степенью его воздействия на внешний мир, может быть представлена кривой, сперва возрастающей, а затем убывающей, и, следовательно, должна иметь максимальное значение. Это объясняется тем, что в первом случае имелись в виду относительные приращения, тогда как здесь речь идет об абсолютном значении наличной и свободной энергии; это последнее значение идет в некоторой степени параллельно весу организма и таким образом вначале должно возрастать. Вместе с тем работоспособность зависит еще от двух факторов, из которых один со временем возрастает, другой, наоборот, убывает. Первый фактор может быть назван приспособлением; он состоит в том, что всякое действие организма совершается с тем большей легкостью и совершенством, чем оно чаще повторяется. Второй фактор можно назвать старением; он приводит к тому, что со старостью становится все меньше и меньше способность организма воспринимать для собственных целей внешнюю энергию (пищу и кислород воздуха): машина работает с все убывающим коэффициентом полезного действия, который, наконец, так близко подходит к нулю, что наступает смерть. Совокупное действие этих факторов проявляется и в научной работоспособности и приводит к тому, что приблизительно в середине жизни должно появиться максимальное значение.

Что это максимальное значение наступает очень рано, находится у романтиков в связи с большой скоростью всех их реакций, скоростью, приводящей, как упомянуто, к ранней зрелости, в силу чего и высшая творческая деятельность наступает рано.

Как мы скоро увидим, великое открытие всегда весьма сильно повреждает организм или, по меньшей мере, действует на него подавляюще; и раз молодой романтик уже сделал свое великое дело, то это обстоятельство является для него в дальнейшем парализующим фактором, затрудняющим, или даже делающим для него невозможным выполнение подобной работы во второй раз. Таким образом, у романтика психофизические предпосылки таковы, что, в большинстве случаев, он делает изолированное великое открытие в молодые годы, за которым следуют работы уже второразрядные, по сравнению с главной.

У Дэви эти отношения выражены весьма ярко. Первую великую работу нужно считать работой, необыкновенно тонкой, но она, собственно, не в духе Дэви. Я полагаю, что здесь сказалось влияние Волластона, который, как натура замкнутая и рассудочная, должен был сильно влиять тогда на Дэви. Ибо эта первая работа отличается тонким, тщательным в мельчайших деталях, стилем Волластона, и содержание ее находится в некотором противоречии с техникой Дэви. Но в тем большей степени соответствует личному характеру Дэви вторая его работа, приведшая к открытию щелочных металлов. Даже блестящие явления сгорания, обнаруживаемые новыми металлами, являются, так сказать, отражением его существа.

Тяжелая нервная болезнь, в которую Дэви впал непосредственно за окончанием этой работы, явилась неизбежной реакцией переутомленного организма; она возникла бы в той или иной форме независимо от какой бы то ни было заразы и чего-нибудь подобного. Ибо здесь сказался первый основной закон энергетики, закон эквивалентности. Та часть пищи, которая может быть переведена в особую форму химической энергии, потребляемой мозгом для умственной работы, даже при самой благоприятной организации составляет лишь весьма незначительную часть всей энергии, и перенапряжение организма в этом направлении дает себя сильно чувствовать, вызывая значительное расстройство в процессах пищеварения и ассимиляции сырой энергии. Некоторое время мозг может потреблять большее против нормы количество энергии за счет других частей организма, но вскоре, при такой избыточной работе мозга, при таком образе жизни, должно наступить банкротство организма. Здесь центр тяжести не в весьма интенсивной общественной жизни Дэви того времени, ибо тысячи людей ведут такой образ жизни без значительного повреждения организма; такой образ жизни приносит тем менее вреда, чем менее притязаний предъявляет мозг. У Дэви речь может идти скорее об обратном явлении - об истощении организма сосредоточенной умственной работой, которая оказывает на него тем более вредное действие, чем менее общий образ жизни содействует восстановлению израсходованной энергии. Ниже будет показано, что даже провинциально-филистерское существование, которое, вообще, не может вызвать истощение организма от частого вращения в обществе, что даже такое существование не защищает от разрушения организма, обессиленного великим открытием. Ибо как бы духовная организация исследователя благоприятна ни была, его работы по существу своему требуют высшей степени работоспособности, доведенной до крайних пределов человеческой работоспособности вообще, и так как средний прием и ассимиляция энергии колеблются у разных людей незначительно - во всяком случае, гораздо менее чем умственная работа, - то такого рода выдающаяся работа всегда обусловливает сверхнормальную отдачу энергии и вместе с тем перенапряжение организма. А у романтиков, с их громадной скоростью реагирования, возникающее повреждение обнаруживает более острый характер, чем у медленнее реагирующих классиков.

При наличности такой болезни, вызванной переутомлением, возникает трудный вопрос, какая часть первоначального дарования сохранилась по выздоровлении. Бывают случаи, когда непосредственно наступает смерть, и молодой исследователь погибает, по общеупотребительному выражению, "во цвете лет". Такой исход кажется мне наиболее благоприятным для него. Ибо этот исход избавляет его от более или менее продолжительного существования, на протяжении которого он постоянно должен будет твердить себе - если другие этого ему говорить не будут, - что его работы не столь уже значительны, и что ему никогда уже не подняться на ту высоту, какой он когда-то достиг. В случае если организм выживет, часто исчезает большая или меньшая часть работоспособности, и почти всегда совершается коренная перемена в общем характере работы. Или меняется область работы, или же, по крайней мере, изменяются способ и приемы ее.

Причину этих изменений нужно опять-таки понимать чисто физиологически. По данным новейших исследований в области истории развития и анатомии мозга, не подлежит никакому сомнению, что различные функции мозга строго локализованы. Мы оставим в стороне вопрос, как далеко может идти перемещение такой локализованной организации после более или менее продолжительного периода бездействия. В заболевшем организме исследователя, известная группа мозговых клеток повреждается и становится более или менее негодной для отправления своих функций. Но так как работоспособность исследователя зависит от целого ряда счастливых организаций, то повреждение касается, главным образом, той части их, которая наиболее задета болезнью, и, благодаря перемещению научного центра тяжести, нетронутые части могут снова успешно функционировать с этим новым центром. Если принять, далее, во внимание, что первый центр был центром самого сильного дарования, развившегося ранее всех других, то уже недалеко до вывода, что позднейшие работы будут менее значительны, тем менее, чем выше был по сравнению с другими первый центр, чем, следовательно, одностороннее было дарование. Здесь выступает еще вопрос: как сильно пострадали при общем заболевании вторичные центры. Я лично, основываясь на своих наблюдениях, наблюдениях человека, не прошедшего медицинской школы, вынес впечатление о поразительной независимости различных центров друг от друга, и нужно полагать, что вторичные центры при общем заболевании остаются относительно нетронутыми.

Что касается интересующего нас случая, то мы находим, что Дэви относительно хорошо перенес свою тяжелую болезнь. Вскоре по выздоровлении он опубликовал несколько работ из области чистой науки, в которых нельзя заметить сильного упадка его таланта. Особенно замечательную работу представляет его богатая последствиями защита элементарного характера хлора. Впрочем, в противоположность к этому можно привести то, что, хотя в его распоряжении были средства для устройства нового, еще больших размеров Вольтово столба, и хотя такой столб действительно был им конструирован, он, несмотря на это, никаких новых открытий с ним не сделал. Собственно говоря, он напрасно столько труда затратил на восстановление щелочных металлов электрическим путем: Позже Бунзен показал, что при надлежащем выборе электролита, это, вообще, не так трудно. Но такого рода соображения не заслуживают серьезного внимания потому, что они предполагают знакомство с такими явлениями, которые Дэви известны не были.

Поэтому, если он, четыре года спустя, решил отказаться от профессуры и, в качестве супруга богатой женщины, вести жизнь "independent gentleman" ("независимого джентльмена"), то причиной этого решения нужно считать не болезнь, а значительную переоценку им ценностей социального положения, так как эта реакция последовала непосредственно за изменением его общественного положения.

Уже было замечено, что в этот период Дэви предпринимает свои работы не из чисто научных интересов, а по внешним, большей частью, практическим побуждениям. Уже парижское открытие элементарного характера йода представляет такого рода случай, так как Дэви едва ли занялся бы этой проблемой, если бы он не очутился случайно в то время в Париже и если бы он не получил материала то своего друга Ампера. Но здесь дело шло, по меньшей мере, о научной проблеме. Позднейшие работы, как изобретение безопасной лампы и щита для корабельных обшивок, основанного на принципе Вольтова столба, - чисто технического характера, точно так же, как и развертывание манускриптов, и исследование красок, найденных в раскопках Помпеи. И где он снова возвращается к своей старой науке, как это мы видим в его Bakerlecture 1826 года, там у него центр тяжести образуют не новые факты и обобщения, а исторические обзоры, в которых он сильно преувеличивает собственную роль в развитии науки.

Отмеченный здесь поворот нужно в данном случае только частью отнести на счет болезни; он вместе, и гораздо более, естественный процесс, процесс, наступающий очень часто и имеющий, следовательно, общую причину. Ее следует искать в том, что чисто творческие способность обыкновенно исчерпываются уже в относительно ранней молодости. Тот род научной работы, который зависит от смелости и независимости основной идеи или концепции, должен неизбежно отступить на задний план в старости, в то время как работы, зависящие то опыта и упражнения в механических и умственных операциях, остаются в прежней силе. Поэтому, исследователю в позднейшие годы легче применить свои методы и знания к проблеме, пришедшей извне, чем создать саму проблему, и годный для ее решения умственный аппарат. Параллельно с этим идет то, что с наступлением старости человек научается чувствовать более реалистически-непосредственно, тогда как молодости свойственно отвлекаться далеко от персонально-человеческого. Таким образом, стареющий исследователь и по настроению, и по способностям склонен заниматься разработкой практических проблем.

Что Дэви, несмотря на прогрессивное улучшение его внешнего положения, становился все чувствительнее к порицанию или даже к недостаточному на его взгляд признанию, это зависит, как от постепенного разрушения его здоровья, так и от одновременного сужения его этического кругозора. По-видимому, сильное влияние в этом отношении имели на него общественные и семейные связи, влияние, которому он, тем не менее, противостоял, что оно лежало в направлении уже существующей слабости его характера. Достойное сожаления доказательство тому, - его отношение к Фарадею.

Последний происходил из бедной семьи и, вследствие своей любви к книгам, был отдан на бучение к переплетчику. Благодаря случайности, ему подарено было несколько входных билетов на лекции Дэви. Лекции произвели на него столь глубокое впечатление, что он захотел какой бы то ни было ценой заняться такой прекрасной работой. Поэтому, он написал содержание прослушанных лекций, чтобы показать, что он их понял, и послал Дэви рукопись с письмом, в котором просил какой-нибудь работы в лаборатории. Это было около конца 1812 года, т. е. незадолго до отказа Дэви от профессуры. Дэви должен был разочаровать молодого просителя, в виду того, что оставлял Лондон; но в начале 1813 года он призвал его к себе и дал ему место "ассистента" в лаборатории. Это не было место ассистента в современном смысле этого слова (для такого места переплетчик-ученик, естественно не годился), а нечто среднее между сторожем и механиком. Но, благодаря своим необыкновенным познаниям и ловкости, Фарадей скоро занял довольно высокое положение.

Принимая Фарадея на место, Дэви предупреждал его не бросать прежней деятельности, так как наука - особа строгая и доставляет своим молодым служителям лишь весьма ничтожные материальные успехи. Фарадей об этом сообщает: "Он смеялся над моими представлениями о возвышенных нравственных чувствах, преисполняющих людей науки, и заметил, что предоставляет меня опыту нескольких лет, который соответственно изменит мое мнение в этом отношении".

Немного спустя, Дэви отправился в свое первое путешествие на континент, и предложил Фарадею сопровождать его в качестве секретаря и ассистента. Фарадей предложение принял. Вместе с ним принят был и дорожный лакей, на обязанности которого лежали все заботы и дела, с которыми сопряжена была поездка целой семьи с собственным экипажем, и притом семьи с большими претензиями. Но в последний момент лакей отказался, и, чтобы не расстроить поездки, Фарадей взял на себя его обязанности, при обещании Дэви на континенте немедленно нанять лакея. Это обещание исполнено не было, и Фарадей попал в двусмысленное положение, в особенный вред ему использованное - леди Дэви. Вот, что пишет Фарадей из Рима своему молодому другу Абботу: "Мне бы мало пришлось жаловаться, если бы я путешествовал с одним только сэром Гёмфри, или если бы леди Дэви была похожа на него; но у нее такой нрав, что часто она бывает недовольна то мной, то им, то самой собой". А в другом письме пишет: " Таким образом, на меня возложены такие обязанности, которые не входили в наш уговор; исполнять их мне неприятно, но отказаться от несения этих обязанностей, пока живы вместе с ними, не могу. Обязанностей, правда, немного, так как он в молодые годы привык к тому, чтобы обходиться без лакея, и теперь делает все сам, так что для него делать приходится немного. И так как он, кроме того, знает, что это мне никакого удовольствия не доставляет, и что я обязан делать это, то он прилагает все свои старания к тому, чтобы не возлагать на меня подобных обязанностей. Но леди Дэви совсем другое дело; она любит показывать свою власть, и в первое время я находил ее весьма склонной мучить меня. Благодаря этому, между нами возникали ссоры, при чем я все резче и резче стал разговаривать с нею; так как ссоры происходили часто, то я все меньше перестал обращать на нее внимание, ее авторитет упал, и она стала обращаться мягче".

Это свидетельствует о том, что Дэви был по существу человек деликатный; но что отношения к Фарадею жены не оставлялись без влияния на него, можно судить по одному случаю, имевшему место впоследствии. В Женеве Фарадей очень понравился физику de la Rive, и последний однажды пригласил его на обед вместе с Дэви. Дэви отказался обедать за одним столом с человеком, бывшим в некоторых отношениях его слугою. De la Rive ответил, что в таком случае он вынужден устроить два обеда.

По возвращении на родину Фарадей снова занял место ассистента в Королевском Институте, где за это время профессором сделался Бранд, а Дэви как почетный профессор, продолжал пользоваться лабораторией. Здесь скоро возникли неблаговидные недоразумения, причиной которых была зависть Дэви к растущей ученой славе своего прежнего лакея. Когда Фарадей был, наконец, предложен в члены Королевского Общества, то Дэви, бывший тогда президентом Общества, всячески уговаривал членов забаллотировать Фарадея. Несмотря на сильную агитацию, Дэви не удалось никого склонить на свою сторону, ибо Фарадей был избран всеми голосами против одного. Это было в 1824 году, за пять лет до смерти Дэви.

Остается сказать несколько слов о двух последних книгах Дэви, столь поразительно выступающих за обычный круг интересов естествоиспытателя.

Что касается книги об ужении рыбы, то в ней трактуется о предмете, сильно интересовавшим Дэви в продолжение всей жизни. Как бы такая живая натура, как его, ни отдавалась непосредственным впечатлениям спорта, привычку к научному мышлению нельзя подавить совершенно, а поэтому, у Дэви с переживаниями, связанными с ужением рыбы, сопрягается целый ряд мыслей. Если прибавить к этому "прикладное" направление его работ и его рано проявившуюся наклонность к литературной, даже поэтической работе, то налицо все факторы, вызвавшие появление этой книжонки. Знаменательно, однако, следующее: Дэви так серьезно чувствовал нравственную обязанность к научной работе, возложенную на него дарованием, что такие шалости он стал позволять себе только после второго удара, когда чисто научная работа стала для него невозможной в силу запрещения врача (а также вследствие слабости организма). При таких обстоятельствах возникла и последняя поэтико-философская книга, всецело проникнутая настроением и мыслями его юношеской поэзии.

Если возьмем картину в целом, какую представляет Дэви, как биологический тип, то перед нами весьма развившийся, блестящий ум, одаренный богатой фантазией и сильным зрительно - художественным дарованием, с выдающейся способностью улавливать сложные фактические отношения и сводить их к простым основным линиям. Но необыкновенно благоприятное дарование частью парализуется тем, что очень много энергии расходуется бесцельно, вследствие все усиливающейся переоценки общественного "положения". Эта переоценка вначале замедляет научную производительность, потом, когда последняя проявилась во всей своей силе и блеске, вызывает очень сильное истощение, и, наконец, делает Дэви чуждым регулярной научной работы, которая заменяется более дилетантскими работами (выполняемыми опять-таки гениально) по случайным побуждениям, и ставит в такие условия жизни, которые, лишая его покоя и устойчивости, приводят к весьма раннему исчерпанию всего жизненного потенциала. Особенно знаменательно то, что достижение общественного положения, к которому Дэви так живо стремился, вообще, не приносит с собой того счастья, которое он, несомненно, имел в виду в своем стремлении, ибо отсутствие у Дэви покоя, в последние годы жизни стоит в болезненном противоречии с тем, что можно было бы предоставить великому человеку в благодарность за то, что сделано им. К тому же, этот исход лишен трагического величия, ибо он не явился следствием борьбы между ограниченным индивидуальным умом и безудержным ходом человеческого развития, а порожден чуждым познанию, внутренним мотивом, бесцельность которого уничтожила значительную часть наличных, весьма замечательных, ценностей.