Шестая лекция. Шарль Жерар (Гергардт)

(Я пользовался единственным доступным мне источником Charles Gerhardt, sa vie, son oeuvre, sa correspondence par E.Grimaux et Ch. Gerhardt, Paris 1900 )

Шарль Жерар родился 16 августа 1816 года в семье одного банковского служащего Самуэля Жерара в Страсбурге, в политическом отношении принадлежавшем тогда к Франции. Фамилия его отца происходила из Франкенталя близ Маннгейма, где многие ее представители занимались пивоварением и добились видного положения. Самуэль Жерар родился в Берне и женился в Страсбурге, где работал в банкирском доме Тюркгейм, на молодой вдове Шарлотте Генриетт Лобштейн, урожденной Вебер, имевшей уже одного сына. Шарль был вторым ребенком от нового брака; до него родилась дочь; после Шарля родился второй сын.

Дед и отец Жерара отличались необыкновенной энергией и черствостью характера, а в материнской линии преобладали духовные и либерально-политические интересы.

Шарль Жерар был очень рано созревшим ребенком. Восьми лет он поступил в страсбургскую гимназию, сохранившую в постановке преподавания немецкий характер, и оставил ее пятнадцати лет, пройдя все классы или перепрыгнув через них. О каких бы то ни было трудностях нет никаких известий.

Между тем его отец, сделавшийся зажиточным, успел потерять на неудачных спекуляциях значительную часть своего состояния и основал в Гангенбитене, деревне близ Страсбурга, в которой у него была летняя дача, свинцовую фабрику, на которую возлагал большие надежды, так как во Франции не было никакой конкуренции. Компаньон оказался ненадежным, и Самуэль Жерар должен был сам руководить фабрикой, ничего не понимая в химии. Это было главным основанием, побудившем его дать сыну Шарлю химическое образование: он надеялся, что в скором времени сын будет помогать ему на фабрике.

Он отвез сына в Карлсруэ для определения в местный Политехникум, куда Шарль поступил вольнослушателем, и где он учился химии у Вальхнера. Шарлю было тогда всего пятнадцать лет. Кроме некоторых писем Шарля к бабушке, не содержащих ничего личного, о том времени у нас имеются только отзывы учителя; все они, вообще, благоприятны.

Осенью 1833 ода Шарль Жерар продолжал свои занятия по химии в Лейпциге у Отто Линнея Эрдманна, в дом которого отец отдал его пансионером. Он и здесь был, по-видимому, образцовым учеником и надолго снискал себе любовь учителя и его семьи. Он обладал уже такими знаниями и ловкостью, что Эрдманн позволял ему принимать участие в его, Эрдманна, собственных работах.

Из писем, написанных им в то время бабушке, замечательно его утверждение, что он никогда не будет в Германии немцем, а навсегда останется хорошим французским патриотом. Он сдержал слово и этим сделал себя несчастным на всю жизнь.

На восемнадцатом году жизни он сделал свою первую научную работу. Это было кропотливое систематическое перечисление всех известных в то время анализов силикатов, задуманное с целью установить их правильные формулы. Он сплошь пользовался принципом изоморфного замещения металлов, который тогда был почти новостью, и еще не вошел в общее употребление. Поводом к этой работе послужили анализы силикатов, произведенные Жераром по предложению Эрдманна. Если повод был в некотором роде случайный, то довольно характерно, однако, то, что Жерар в первый раз выступил публично с работой, указывающей, вообще, направление, в котором ему предстояло выполнить свои величайшие работы, именно в направлении систематизации и упорядочения обширного, до того недостаточно упорядоченного или совершенно беспорядочного материала. К этому он был призван своим явно выраженным талантом к систематизации, то есть, к распознаванию и на скудном материале существующих зависимостей; работу значительно облегчала ему необыкновенно хорошая память, чему некоторые доказательства будут приведены ниже. Работа была напечатана в 1834 году, в издававшемся Эрдманном "журнале Практической Химии"; ничего о личной жизни молодого автора она не содержит.

В конце 1834 года Шарль вернулся в дом отца и получил предложение поступить на фабрику в Гангенбитене, чтобы облегчить работу отцу, который до того времени должен был входить во все детали. Этот опыт продолжался несколько месяцев и закончился очень печально. Шарль слишком много занимался в Лейпциге чистой наукой для того, чтобы ему могла понравиться деятельность на фабрике, покоившаяся на рутине, деятельность, центр тяжести которой заключался в удачной купле-продаже. Он занимался приватными работами по химии и зоологии и вступил в живые сношения с научными кругами Страсбурга, так что избран был членом корреспондентом местного естественнонаучного общества. Отец смотрел на все это, как не пустяки. Обе твердые и упрямые головы столкнулись с такой силой, что Шарль должен был в ссоре оставить отцовский дом и поступить в солдаты. Он поступил в охотничий кавалерийский полк в Гагенау. Хотя полковник относился к нему благосклонно и предупредительно, частью под влиянием личного обаяния Шарля, частью также под влиянием его семьи, тем не менее, Шарль скоро понял, как поспешен и нецелесообразен был его шаг. Так как отец отказался оказать ему какую-либо помощь, то Шарль обратился к своим друзьям в Германии, через которых он вскоре и получил 2000 франков, - сумму, которая была необходима для того, чтобы найти заместителя.

Эта сумма была великодушно предоставлена не кем иным, как Юстусом Либихом, который руководил неоспоримо первой тогда в мире Гессенской школой химии и находился в зените рано приобретенной славы. На основании существующего материала нельзя выяснить вопрос, почему именно Либих принес столь относительно большую материальную жертву, так как лично он тогда еще не был знаком с Шарлем Жераром и как раз в то время предпринял издание словаря с целью заработать денег. Непонятно утверждение биографа Жерара, что Либих сделал это из желания привлечь Жерара в свою лабораторию, якобы предвидя в ученике Эрдманна будущего исследователя, ибо единственная опубликованная работа Жерара не подавала оснований к такому предвидению, а лаборатория Либиха была переполнена Сообщение, что деньги пришли из Дрездена, где у Либиха не было знакомых, еще более затемняет дело. И вопрос должен пока остаться открытым. Самуэль Жерар тотчас внес всю сумму, но, желая скрыть это от сына, пользовался при этом услугами своего пасынка, как подставного лица.

Так или иначе, в 1836 году Шарль отправился в Гессен, где год работал у Либиха. То, что он не оставался там дольше, биограф объясняет желанием Либиха видеть в Жераре своего будущего зятя, что не улыбалось молодому человеку. Но Либих женился в 1826 году, а его старшая дочь родилась в 1829 году; следовательно, ей было в то время только семь лет. И если Шарлю Жерару грозила подобная опасность, то она, очевидно, не была страшна. На надежность биографа этот анекдот бросает невыгодный свет; и позднейшее отношение Либиха к Жерару отнюдь не говорит о том, что они расстались недружелюбно.

Уже во время своего пребывания в Гессене Жерар выдавался среди товарищей. Он часто носился с толстыми рукописями и на вопрос, что в них заключается, отвечал: "Будущее химии". В свидетельстве, выданном ему Либихом, за ним признается выдающееся химическое дарование. "Я уверен, что он выполнит выдающиеся работы, если он научится обуздывать себя. Основа для всяких работ по химии - это неустанное терпение и безграничная выдержка. Я уверен, что г-н Жерар выработает в себе эти качества и доставит себе то удовлетворение, которое является следствием и наградой за всякую тяжелую и полезную работу".

Тогда между Либихом и Жераром были завязаны и другие отношения. Либих проникся таким доверием к литературному дарованию и литературным наклонностям молодого студента, что передал ему рукопись своей органической химии для того, чтобы тот нашел французского издателя. Впоследствии Жерар перевел и издал и некоторые другие произведения Либиха. И после происшедшего между ними разрыва, о котором речь ниже, опять-таки литературные дела снова установили между ними мирные личные отношения.

Сначала Жерар снова отправился в Страсбург, снабженный рекомендательными письмами Либиха. Но у страсбургского профессора Persoz он нашел мало такого, что могло бы его удовлетворить, так что этот профессор никаких органических анализов не производил. Тем не менее, есть основание думать, что Жерар получил от него известный импульс для своих теоретических идей, ибо два года спустя (1839), Persoz выпустил учебник под заглавием "Chimie moleculare", в котором центральное место заняло понятие молекулы. Одна из существенных идей, легших в основу проведенной Жераром реформы, заключалась в том, чтобы относить все формулы к равным объемам паров, т.е. к равным молекулам, и из этого виден параллелизм между обоими рядами идей. Но у Жерара вопрос поставлен гораздо шире: у него речь идет о рациональном понимании многочисленных органических соединений, благодаря введению гомологических рядов, так что у Жерара идея, если она и внушена была Persoz, принесла гораздо более богатые плоды, чем у последнего.

За это время произошло примирение между отцом и сыном, и последний снова пытался поработать на фабрике, но и эта попытка окончилась неудачей. Шарль оказался совершенно непригодным для деловых поездок, возложенных на него отцом, и после новой размолвки он с двумястами франков в кармане отправился в Париж. Часть пути, на который он потратил три недели времени, он прошел пешком.

В парижские ученые круги он получил доступ, благодаря переводу одной маленькой книжки Либиха; последний также снабдил его рекомендательными письмами, особенно к Дюма, который читал тогда свои блестящие лекции по химии в Сорбонне и в College de France. Чтобы иметь возможность существовать, Жерар поступил соредактором журнала "Repertoire de chemie" при редакторе Gaultier de Claubry, очевидно, том самом de Claubry, который некогда первый открыл доступ в свою лабораторию Либиху. Журнал в то время был очень близок к окончательному разорению, и так как парижские химики очень нервозно относились тогда к Гессенским и Геттингенским работам, и притом лишь весьма немногие знали немецкий язык, то Жерар, владевший обоими языками и испытанным литературным талантом, представлял драгоценную находку, и он скоро оправдал себя лихорадочной работой. Но связь продолжалась недолго, так как Gaultier de Claubry считал честь сотрудничать в его журнале достаточным вознаграждением за труды. На этой почве порвались отношения, и Дюма доставил прилежному и бедному студенту маленькое место помощника на лекциях и разрешил ему также пользоваться его частной лабораторией. Хотя эта лаборатория была обставлена небогато, он мог собрать в ней некоторые факты для того, чтобы закончить одну, начатую еще в Гессене, работу о гелленине. Одновременно он добился степени бакалавра в языках и в естественных науках.

Между тем Жерар начал переводить органическую химию Либиха, рукопись которой Жерар ещё раньше, не находя издателя в Страсбурге, послал в Париж к Пелузу. Последний поручил работу некоему Плантамуру, оказавшемуся совершенно неподходящим, и издателю масону, искавшему более подходящего человека, известный аббат Муаньо указал на Жерара. Последний с радостью принял работу и хотел даже отправиться в Гессен, чтобы работать под наблюдением Либиха, но последний опасался, что в немецкой обстановке пострадает французский стиль, и рекомендовал Жерару остаться в Париже, преподав ему в то же время хорошие и правильные советы, как ему вести себя, для того чтобы занять известное положение. "Прежде всего будьте осторожны со своими теоретическими воззрениями, ибо академия - неумолимый враг теорий; она всегда была им; пример Persoz показывает Вам, как методически человек уничтожает себя философскими спекуляциями. Меня и ещё старшего коллегу по профессии (Берцелиуса) едва прощают, когда мы осмеливаемся высказать какие-нибудь теоретические взгляды; мне трудно быть услышанным. У молодого человека ещё менее надежд, что ему это удастся… Я, в свою очередь, буду пользоваться всяким случаем, чтобы быть Вам полезным, и нетрудно будет создать Вам со временем положение. Держитесь за Дюма; его значение в учёном мире также велико, как его влияние в Париже. У него прекрасный характер, и он любит окружать себя деятельными молодыми людьми. Всё это Вы можете делать, не вызывая к себе вражды в других".

При упрямстве Жерара эти советы упали на неблагоприятную почву. Он всё пытался своей крепкой головой пробить существующие стены. Для такого характера учёный Париж того времени представлял весьма неблагоприятную почву. При других условиях Жерар скоро занял бы положение соответственно своему дарованию и свое энергии, но его несчастное упрямство приковывало его именно к Парижу, где сопротивления были достаточно велики для того, чтобы не дать ему ходу.

Перевод книги Либиха доставил ему возможность просуществовать некоторое время, и его приятель Кагур (Cahours), состоявший ассистентом у Шеврёля в Jardin de plantes добился у своего патрона разрешения для Жерара пользоваться лабораторией. Здесь закончено было исследование гелленина, и начата другая работа о янтарной кислоте. В журнале "Repertoire" Жерар между тем печатает некоторые работы теоретического характера. Порвав сношения с этим журналом, Жерар задумал основать собственный журнал, в котором он надеялся использовать свое знание немецкого языка для того, чтобы познакомить ученый мир Франции с заграничными исследованиями. С юношеским мужеством он спросил у Либиха, может ли он печатать в заголовке журнала, что журнал издается под наблюдением Берцелиуса, Либиха и Грагама, и Либих был настолько добр, что не только разрешил пользоваться своим именем, но и лично обратился к двум остальным для того, чтобы получить у них разрешение. Но препятствия оказались не здесь, а в Париже: как Жерар писал Либиху, издатели и собственники "Annales de chimie et de physique" боялись, что новый журнал составит им серьезную конкуренцию. Так как Дюма был одним из них, то Жерару нужно было выбрать между его немилостью и своим проектом; он отказался от своего проекта, и за это Дюма внес его работу о гелленине в Академию и предложил ему написать новую теоретическую работу для "Annales".

Либих пишет по этому поводу следующее:

"Я с удовольствием читал вашу работу о гелленине. Но ваша новая теория замещения доставила мне серьезную заботу о вас; она остроумна, многообъемлюща и содержит хорошие наблюдения, но для вас это лестница без ступеней; она не поможет вам идти вперед. Поверьте моей опытности: для теорий нет более опасной почвы, чем Франция. Ничто вначале так не повредило Дюма, как его преобладающая наклонность к теориям.

Академия издавна считает только за собою право устанавливать законы науки и рассматривает, как вора и разбойника, всякого, кто делает это вместо нее; молодой человек, желающий заставить или заставляющий старых господ преподавать по его законам, не должен более рассчитывать на самый ничтожный успех. Вы все думаете, что находитесь на нейтральной немецкой почве; но вы, ведь, находитесь на почве, содержащей всякого рода взрывчатые вещества. Если примкнете к воззрениям одного, то скорее восстановите против себя десяток других. Есть только одно средство завоевать симпатии всех: это средство заключается в том, чтобы доставлять полезные факты каждому. Подумаете о том, что я вам говорю: вы расстроите свое будущее и, подобно Лорану и Перзо (Persoz), раздражите, если будете продолжать создавать теории.

Я буду всеми силами содействовать тому, чтобы вы получили соответствующее место; и так как вы, несомненно, не предпочитаете Парижа всякому другому городу, то нетрудно будет доставить вам где-нибудь кафедру. Только ради Бога, не пишите никаких теорий, кроме как в немецких журналах".

Изумительно, как верно Либих предвидел будущность Жерара. Сбылось буквально все то, что он предсказал, если Жерар и впредь будет "писать теории"; Жерар продолжал "писать теории" и действительно во всю жизнь не получил никакого места в Париже, несмотря на все свои усилия.

Вскоре по окончании перевода книги Либиха, Жерар нашел новую работу, благодаря основанию журнала "Revue scientifique et industrielle", вызванного к жизни доктором Коневиллем; Жерар должен был разбирать иностранные работы по химии и естественным наукам. Это предприятие тоже не понравилось самодержцам из "Annales de chimie et de physique", и Дюма дал это так почувствовать молодому человеку, что последний обратился за советом в Гессен. Парижские лаборатории снова закрылись для Жерара, и только через год он нашел приют у Кагура, с которым провел исследование над летучими маслами, к которому академия отнеслась благоприятно. Ему обещано было в скором времени место, и он чувствовал себя совсем счастливым; обещание было выполнено, но на особый манер.

В 1841 году Жерар добился университетской степени лиценциата и доктора. Непосредственно за этим в Монпеллье освободилась кафедра химии, и Дюма тотчас же предоставил ее молодому доктору. Жерар по этому поводу писал Либиху: "Я действительно совершенно ослеплен своим счастьем. Прежде всего, я, естественно, должен быть благодарен вам, ибо вы впервые вызвали во мне любовь к науке, и если я являюсь отступником относительно ваших теорий, то я, однако, останусь вашим благодарным учеником".

Жерар занял положение, почти похожее на положение, занятое Либихом двадцать лет назад. Правда, он не был так молод, как Либих во время вступления на профессорское поприще: Жерару было уже двадцать пять лет; но разница не была столь значительна. Университет в Монпеллье находился в том же состоянии спячки, как в свое время Гессенский университет, и выступление молодого, бурного реформатора вначале вызвало там, как в свое время в Гессене, недоброжелательство и удивление. Средства были ничтожны, устройства - жалки, но они, наверное, не уступали тому, что Либих впервые нашел в Гессене. Предшественником Жерара был Баляр, знаменитый своими исследованиями над бромом. После крупной работы молодых годов, он погрузился в апатию, все же, он был передовым химиком и кое-что оставил после себя.

Таким образом, Жерару надо было по примеру своего учителя соответственно изменить найденные им условия, что было бы не так трудно, так как путь был уже указан. Он мог бы основать в провинции второй центр для изучения химии, куда ученики устремились бы так же, как в Гессен; к тому же университет в Монпеллье славился своим медицинским факультетом, сыгравшим однажды крупную мировую роль.

Жерар, очевидно, не думал о подобной возможности, ибо едва только он прибыл в Монпеллье, он снова обратил с тоскою свой взор на Париж, который так же загипнотизировал его, как… впрочем, я не хочу делать сравнений. Ибо его положение было в одном отношении гораздо хуже, чем положение Либиха в Гессене, и виновником этого, как и весьма многого во Франции, был Наполеон I. В числе многих учреждений, которые он организовал по-своему, т.е. централизовал, очутилась и высшая школа. До него провинциальные университеты пользовались еще довольно большой самостоятельностью: они вначале были, ведь, не государственными, а церковными учреждениями; Наполеон же лишил их последних остатков самостоятельности и превратил в своего рода средние школы, учителя, деканы и доктора которых назначались министром народного просвещения в Париже и сохранили лишь совсем печальные остатки крайне ограниченного самоуправления. Благодаря этому, в университетской коллегии не могло быть никакого единства; не могло возникнуть никакого благодетельного соревнования между различными учреждениями; взоры тех, кто стремился вперед, были обращены на Париж, а нечестолюбивые смотрели на свое место, как на пост, на котором полагается продолжительный отдых, пост, не требовавший с их стороны никаких усилий.

Жерар скоро понял, что назначение, казавшееся вначале блестящим, было не чем иным, как ловким шахматным ходом Дюма, направленным на то, чтобы заблаговременно охладить молодого даровитого и стремящегося вперед соперника.

Вначале Жерар очень усердно отдавался своим лекциям. В первой публичной лекции, составившей целое событие в сонном городе, он читал о химической стороне процесса роста растений, на ту же тему, на которую Дюма читал в Париже по запискам Либиха, не будучи настолько педантичным, чтобы назвать своим слушателям имя настоящего автора. Биограф Жерара не сообщает, что его герой поступил корректнее в этом отношении, но уже в самом факте чтения именно этой лекции он видит "delicat hommege" (дань уважения) по отношению к учителю, которого молодой профессор связал со своим новым триумфом. Такие взгляды представляют перспективные ошибки, которые еще долго будут затруднять или мешать нашим соседям понимать действительные соотношения.

Либих опять преподал своему ученику мудрые советы. После обычного пожелания счастья он говорит: "Обратите прежде всего все усилия на Ваши лекции и не останавливайтесь перед затруднениями, ожидающими каждого начинающего. Устройте так, чтобы Ваши знания и Ваш опыт были к услугам всех, кто в них нуждается, как это делает каждый истинный служитель науки. Не превращайте науку, как это часто делается во Франции, в предмет торговли; на этом можно, несомненно, заработать, но человек науки при этом погибает. Стремитесь к высшей цели, и Вы увидите, что деньги и почести сами придут, без всяких усилий с вашей стороны. Продолжайте работать так же бодро, как Вы работали до сих пор, и пользуйтесь средствами, находящимися в Вашем распоряжении, для того чтобы ценными работами постоянно обращать на себя внимание. Не предавайтесь теоретическим спекуляциям: они не доставят дружбы ни одного ученого, воззрениям которых они будут служить подкреплением, но зато доставят Вам сотни врагов. Факты, все новые факты: это единственные прочные, непреходящие заслуги; они говорят громче, доступны всем умам, доставят Вам друзей и заставят их противников уважать Вас. Позвольте мне, на основании моего долгого опыта, преподать Вам эти советы".

Биограф Жерара не может здесь удержаться от некоторых неприязненных замечаний относительно Либиха, которого он, приводя в пример дело с мясным экстрактом, упрекает в сребролюбии, находящемся в противоречии с только что изложенными мыслями. И здесь биограф перепутал хронологию, ибо цитированные строки написаны были в 1841 году, когда о мясном экстракте не могло еще быть и речи, когда Либих вращался еще в области чистой науки и находился в начале своего поворота в сторону физиологии растений. И, наконец, как изложено уже выше, именно мясной экстракт представляет блестящий пример правильности взглядов Либиха, изложенных в приведенном письме, ибо в своих письмах по химии Либих сделал общим достоянием свою идею об изготовлении мясного экстракта. Его имя потому только и приобрело впоследствии столь высокую коммерческую ценность, что оно, несмотря на возможность конкуренции, обеспечивало предпочтение продукту, носившему штемпель Либиха.

Жерар обращается в Париж с жалобами на неудовлетворительность и недостаточность средств (которые, впрочем, были гораздо лучше тех, какие Либих в свое время нашел в Гессене), и Дюма советует ему несколько поработать и затем обзавестись более удовлетворительными приборами. Первое Жерар и делал: он нашел, что вещество, названное Лораном драконовой кислотой, тождественно с анисовой кислотой Кагура. Далее он открыл хинонин при сухой перегонке хиннощелочных соединений со щелочью; он таким образом доказал, что он может достигнуть хороших результатов и весьма жалкими средствами. Но как только начались каникулы, он снова поспешил в Париж, где опять работает совместно с Пелузом.

Либих между тем написал свою фундаментальную книгу о применении органической химии к земледелию и просил Жерара перевести ее, на что тот с радостью согласился. "Я при этом узнаю много новых фактов и горжусь тем, что служу проводником ваших идей во Франции. Я издавна пытаю особенную любовь к органической химии. До того, как я читал вашу книгу, я не верил, что она скоро будет играть столь важную роль". И, в надежде вместе с этой работой направить по новому руслу и свою ладью, он представляет на суд Либиха свой план оставить место и основать в Париже новый журнал "Annales etrangeres de chimie et de physiologie", который должен был служить распространению идей Либиха во Франции и печатанию его работ на французском языке. Либих благоразумно не одобряет этого плана и настоятельно советует не покидать так скоро только что полученного места. Жерар последовал этому хорошему совету, но на прежние советы не обращал внимания; он написал теоретический очерк о классификации органических веществ и во время каникул (в сентябре 1842 года) предложил его Академии. Он вызвал целую бурю возражений, и даже не столько против своих воззрений, столько против той формы, в которой они были изложены, и о которой ветеран Тенар выразился, что она непозволительна даже такому человеку, как Лавуазье.

Сама по себе работа представляла большое значение и была богата последствиями. Прежде всего Жерар установил, как принцип, не нуждающийся ни в каких доказательствах, что сравнивать можно лишь такие количества веществ, которые в газообразном состоянии имеют равные объемы. Путем неудачного рассуждения он приходит к взгляду, что формулы следует выбирать так, чтобы они соответствовали четырем объемам в газообразном состоянии (принимая за единицу гипотетический объем углерода в газообразном состоянии); соответственно этому, двуокись углерода должно изображать формулой С₂ О₄, воду - формулой Н₄ О₂. Если принять это, то оказывается, что химические реакции, в особенности те, что сопряжены с выделением воды или двуокиси углерода, могут быть выражены целыми "эквивалентами", как Жерар называет свои количества. Далее оказывается, что во всех формулах, отвечающих этому требованию, числа при кислороде и углероде всегда делятся на два. Числа при водороде должны делиться на четыре, за исключением того случая, когда водород сопровождается азотом. Ибо аммиак в этой системе выражается формулой N₂ H₆, где число при водороде делится только на два. Все химические формулы, не отвечающие этим требованиям, объявляются без дальнейших рассуждений ложными.

Самоуверенной формой при недостаточной ясности того, что действительно представлялось в работе существенным и новым (самое главное было то, что наиболее подходящими являются формулы, относящиеся к равным объемам), в некоторой степени объясняется противодействие, вызванное сообщением Жерара. Он сам описывает свой визит у старика Тенара с целью вручить последнему работу, визит, закончившийся почти удалением Жерара. Жерар утешает себя тем, что он исполнил свой долг. Но когда для Жерара возникла даже опасность потерять место в Монпеллье (он был экстраординарным профессором; ординатуру он мог получить только после шести лет службы), то парижские друзья его не нашли другого средства, как обратиться за помощью к Либиху, против которого ничего не осмелились бы сделать в Париже. Либих обещает свое содействие, но при этом повторяет свой совет оставить спекуляцию в покое. Он указывает на быструю карьеру Реньоля (Regnault) (который тоже был учеником Либиха); ею Regnault обязан был тому, что постоянно открывал только факты и факты.

К этим волнениям присоединились другие. В Монпеллье Жерар привязался к одной молодой даме и, по-видимому, пользовался взаимностью; однако, брак, который Жерар считал уже решенным, не состоялся из-за денег. Эта неудача ввергла его в довольно серьезную болезнь, в "ревматический катар, локализовавшийся в голове и в области сердца". Болезнь серьезных последствий, однако, не имела, и следующий год Жерар снова проводит в работе. Прежде всего он сделал несколько лабораторных работ над отдельными веществами, затем сообщения для академии о сульфоновой кислоте и основности кислот и, наконец, обширную работу в том же направлении, что и работа прошлого года, но отличавшуюся значительно большей ясностью. Нецелесообразное отнесение к четырем объемам исключается и заменяется отнесением к двум объемам, как это принято и в настоящее время. За исключением атомных весов двухатомных металлов, для которых он принимал значения, вдвое меньшие, чем мы принимаем в настоящее время на основании различных стехиометрических законов, атомные веса, предложенные Жераром, совпадают с принятыми в настоящее время, но они также совпадают с атомными весами, которые первоначально приняты были Берцелиусом, но вытеснены были эквивалентами Гмелина.

В то же время Жерар написал книгу, в которой впервые в наглядной форме показал применимость и значение его воззрений для всей известной тогда органической химии. Книга была озаглавлена "Precis de chimie organique". Есть правдоподобное известие, что существенную часть книги Жерар написал, не имея под руками никаких литературных пособий (частью по случаю временного пребывания у своего предшественника по кафедре Баляра, жившего тогда близ Монпеллье), необходимые факты были наготове в его необыкновенной памяти. Это обстоятельство нужно считать характерным для систематика. В самом деле, систематику нужна такая память, которая всегда держала бы наготове весь существующий фактический материал, независимо от того, считался ли он до того времени важным или не важным, для всякого мыслимого сопоставления, для всякой комбинации (пока не найдена будет правильная комбинация). Без наличности такой памяти, кажется, невозможно найти связующую нить между фактами, известными не в совершенстве и не в подлежащей правильностью.

С этой рукописью Жерар поехал в Страсбург, где произошло полное примирение его с отцом; после этого между ними надолго установились сердечные отношения. Далее он искал и нашел для своей книги переводчика на немецкий язык в лице Иосифа Вюртца, развивающийся гений которого ужу нашел признание со стороны его страсбургских учителей, и которого Жерару удалось сделать своим приверженцем. На основании пережитого Жерар пришел к сознанию того, что он гораздо более может рассчитывать найти почву для своих новых воззрений заграницей, особенно в Германии, чем во Франции, всегда консервативной в научном отношении. Так оно и оказалось. И Либих в то время выразил ему свое сожаление, что он, Жерар живет не в Германии. Ибо Либих, несомненно, доставил бы ему кафедру в каком-нибудь немецком университете, где Жерар мог бы свободно развиваться, не преследуемый интригами, отравившими ему всю жизнь.

Временно показался свет, к сожалению обманчивый. Дюма снова вступил в острую вражду с Либихом. Это случилось как раз в то время, когда Жерар, применяя свои правила к многократно исследованным Либихом меллоновым соединениям, пришел к заключению, что принятые для этих соединений формулы неправильны. Со свойственной ему категоричностью Жерар объявляет неверным все, что сделано Либихом, излагает свои взгляды (которые, кстати, тоже неверны) и в заключение выражает надежду, что изложенные им взгляды рано или поздно вытеснят столь пустые и туманные воззрения, покоящиеся на гипотетических радикалах.

Либих вначале отнесся к этому выпаду спокойно. Только в письмах к Велеру он замечает: "Жерар констатировал новый взгляд на это, без всяких опытов. Он, ведь, настоящий шарлатан". У Дюма эта своевременно подоспевшая помощь вызвала большое воодушевление, сказавшееся изъявлением особой благодарности к Жерару. Последний должен был получить ординатуру немедленно (после трех лет службы, вместо законных шести лет); Дюма также представил в Академию восторженное сообщение о "Précis" Жерара (еще не появившемся в печати). В то же время Жерар нашел в Монпеллье компенсацию первой сердечной неудаче: он женился на Jane Sanders, дочери одного шотландца, ради здоровья переселившегося в Монпеллье и здесь же умершего. Брак, по-видимому, был довольно счастлив, хотя Жерар тоже жаловался, что в трудных обстоятельствах жизни жена обнаруживает мало мужества. Семья жены была зажиточна, и Жерар оказался в известной степени гарантированным от крайней нужды, даже в случае, если потеряет место или откажется от него. Новобрачные совершили свою брачную поездку в Страсбург к родителям Жерара, а затем в Шварцвальден, где Жерар провел единственные, насколько известно, месяцы полного каникулярного покоя; Жерару было тогда двадцать восемь лет. В "Précis" он выполнил великое дело своей жизни, для которого позднейшая работа служила лишь дальнейшим развитием. А к тому брак и летний отдых - все вместе делает это время, осень 1844 года, высшим пунктом его жизни. Тогда же намечались уже некоторые повороты его жизни, особенно дружба с Лораном и издание собственного журнала.

Оба эти исследователя, из которых Лоран был много старше (на восемь лет), как в свое время Либих и Велер, были вначале в недружественных отношениях. Уже выше замечено было, что Жерар доказал тождественность найденного Лораном вещества с веществом, открытым до него его же другом Кагуром. Лоран оспаривал приоритет; Жерар тогда писал о нем Либиху: "Он дурак", и изложил все дело в "Revue" Кеневилля. Лоран после этого выразил свое согласие с Жераром, и таким образом инцидент был исчерпан без серьезных столкновений.

Более близкие отношения между обоими этими исследователями, загнанными в провинцию ревнивыми властителями химии в Париже и там с весьма жалкими средствами выполнившими свои важные работы, установились только после появления "Pr?cis" Жерара, где Лоран нашел много своих взглядов. Оба очень скоро заключили между собою близкую дружбу, приведшую прежде всего к тому, что Жерар нашел возможным осуществить свою давнишнюю мечту об издании собственного журнала. И Лорану приходилось многое скрывать, ибо Дюма, по своему обыкновению, овладел одной идеей, впервые высказанной Лораном, и выдавал ее за свою. Это была идея замещения, особенно водорода хлором. Но эта идея вызвала такую бурю, что Дюма на время отказался выдавать ее за свою и стал называть ее творцом Реньоля. Жалобы Лорана никакого успеха не имели. Можно себе представить, как Лоран мечтал о возможности опубликовать свои притязания без всякой цензуры.

Они решили издавать Ежемесячное обозрение всех новейших работ по химии, в дополнение к Ежегодному Обозрению Берцелиуса. В программе указано было на последнего и на ставшее якобы невыносимым владычество, проявляемое состарившимися маэстро по отношению к молодым. Очевидно, ежемесячник представлял большое преимущество перед ежегодником, а отдел рефератов одновременно давал возможность критиковать и бороться со всех сторон. В этом духе предприятие было вскоре осуществлено и везде вызвало внимание, во многих местах и раздражение. В феврале 1845 года появились первые номера не без националистической окраски в программе: "Каждый год наши работы подвергаются строгой цензуре со стороны знаменитого северного химика; но он проявляет свою милость лишь к немногим французским работам, если они не идут в направлении его доктрин или не формулированы в смысле его учений. Поэтому, другой целью Comptes rendus будет протестовать против этой партийности и содействовать распространению новых идей, подвинувших вперед науку за последние несколько лет.

Появление "Comptes rendus par Laurentet Gerhard" не доставило издателям никаких симпатий, даже симпатий тех лиц, которые терпели от нападок Берцелиуса. На Лорана, как старшего из издателей, посыпались упреки, что он связался с молокососом Жераром, и были попытки расстроить союз. Но общие нападки еще прочнее спаяли обоих преследуемых. Этому содействовало еще следующее обстоятельство.

В Бордо, где Лоран занимался, как профессор химии, вышла книжка, направленная против местных профессоров, в которой и Лоран подвергся непристойной ругани. Он тотчас объявил, что в Бордо он ни на каких условиях больше не вернется, и переехал со своей семьей в Париж, не обладая никаким состоянием. Как профессор, он получал менее 40000 франков, и по этому поводу он писал Жерару, что по утрам ему приходится задумываться, должен ли он класть в свой кофе один или два куска сахару. Жерар, по обыкновению, провел каникулы в Париже, чтобы работать вместе с Лораном, и при этом в нем все более укреплялась мысль, что и он должен во что бы то ни стало остаться в Париже, дабы не расстраивать этой совместной работы. В то время, когда Лоран вел борьбу за зачисление его в члены-корреспонденты Академии, в Монпеллье произошли студенческие беспорядки, вначале направленные случайно против Жерара, читавшего первые лекции. Дело дошло до вспышки, и Жерар немедленно отправился в Париж, чтобы лично защищать свое дело в министерстве. Дело уладилось, и он мог взять обратно поданное им прошение об отставке. Тогда же несколько подогреты были и отношения с Дюма. Успокоенный, Жерар едет домой; но так как он оставил пост без формального отпуска, то на это время жалование было сокращено ему наполовину!

Между тем разразилась новая гроза, имевшая тяжелые последствия. Либих, подвергшийся в то же время нападкам со стороны Берцелиуса, написал, наконец, статью, направленную против повторявшихся резких нападок Жерара на его работы о меллоновых соединениях; в этой статье он в очень резкой форме обвиняет Жерара в неточном изложении и даже сознательном искажении его мыслей. Кажется несомненным, что Либих имел действительные основания посылать по адресу Жерара такие упреки, ибо даже трезвый Велер, воздерживавшийся от всяких споров, жаловался на искажение и также молчаливое присвоение Жераром его работ и идей, а из позднейшего времени в деле Вильямсона (смотри ниже) мы имеем пример того, что Жерар склонен был рассматривать и выдавать за свои собственные мысли, к которым он мог прийти самостоятельно, но которые опубликованы были ранее другими. Это вольное понимание умственной собственности и переоценку прав приоритета нельзя вместить Жерару в особую вину, так как в этом отношении он приспособился к парижской среде, где мгновенные триумфы на заседаниях Академии составляли существенное содержание повседневной жизни ученых. Тон с успехом задавал, ведь, Дюма.

С другой стороны, нет сомнения в том, что по резкости тона Либих превзошел меру, соответствовавшую делу и подобавшую его положению в науке.

Переписка между Лораном и Жераром, относящаяся к этому времени, показывает, какое глубокое впечатление произвел в Париже этот резкий разрыв Либиха со своим бывшим учеником, за которого он до тех пор постоянно вступался. Оба, Лоран и Жерар, почувствовали это, как тяжелый удар, для перенесения которого требовалось все мужество. Что и Лоран был не совсем доволен своим сотрудником, видно из правил, которые он предписывал Жерару:

"Разбавляйте ваше вино водою (не пейте его так).
 		Не шумите так. 
 		Будьте осторожны. 
 		Бушуйте, когда хотите, 
 		Но про себя. 
 		Это не значит, 		 
 		Что не следует губить тех, кто этого заслуживает. 
 		Спокойствие. 
 		Соблюдайте Ваши обязательства". 

Лоран и Жерар ответили письмом, которое Либих целиком поместил в "Annalen", причем поддерживал свои обвинения. Так закончился с внешней стороны этот инцидент. Позднее опубликованная работа Лорана и Жерара о меллоновых соединениях, в которой они опять объявляли работы Либиха ошибочными, дальнейших последствий не повлекла.

Нет ничего удивительного в том, что такие переживания должны были потрясающе действовать и на такую крепкую натуру, как Жерар. Первый припадок "Hysteria chemicorum", по выражению Велера, случился с ним уже год назад, после окончания "Précis"; тогда он писал Кагуру: "Как скоро проходили для нас настоящие праздничные дни. Теперь совсем не то; теперь лаборатория часто бывает мне противна и, оставляю ее я, малодушный, угнетенный, я все разбил бы и отправил к черту!"

И в последующее время мы слышим от него жалобы на плохое здоровье. Тогда он отправляется в Париж, чтобы посоветоваться и поработать с Лораном. В то же время он добивается отпуска, который и был категорически ему обещан; он хотел воспользоваться им, для того чтобы отправиться со своей семьей в Шотландию к родственникам жены. Жена и ребенок были уже в Париже, когда он в последний день получил извещение, что отпуск ему не разрешен. Это была интрига с целью заставить его уехать без отпуска и, на основании этого, лишить места за самовольную отлучку, а кафедру заместить другим кандидатом. Изменить министерское постановление было невозможно, и Жерар был вынужден снова впрячься в ярмо. Непосредственно по возвращении в Монпеллье он снова впал в тяжелую болезнь и по выздоровлении писал своему другу Кагуру: "Я очень близко принял это к сердцу, но это была глупость; теперь это меня уже не волнует, и я привыкаю к мысли провести жизнь в Монпеллье. Целый день я занимаюсь наукой, что заставляет меня забыть про это печальное пребывание; я счастлив своей женой, а мой маленький мальчуган делает мне приятными свободные часы. Честолюбие - глупость и, наверное, счастья не доставляет. Моей ноги в лаборатории еще не было; я устроил себе дома маленькую лабораторию, где могу с удобством работать.

Последнее замечание относится к внушению, сделанному провинциальным профессорам тогдашним министром народного просвещения, что казенная лаборатория существует только для подготовления лекций, но не для приватных исследований профессоров. Это было в 1846 году!

В ближайшее время Жерар действительно становится несколько спокойнее; лихорадочная работа прекращается. К этому присоединилась еще смерть отца, глубоко потрясшая Жерара и, сверх того, доставившая ему некоторое беспокойство по упорядочению наследства. Однако, по случаю он пишет: "Один я неспособен долго оставаться при одной работе; мне скучно отшлифовывать и совершенствовать работу некоторыми анализами. Так, мои "анилиды" готовы, а я, все же, не могу решиться редактировать статью, так как я не хотел бы, чтобы она вызвала замечания относительно анализов. Вы сами знаете, сколько нужно положить труда, для того чтобы все анализы были совершенны".

Между тем Лоран должен был пережить в Париже всякого рода разочарования, так как Дюма всеми способами старался удалить его в провинцию и каждый раз, когда ему представлялось место, становился ему поперек пути. Наконец, в 1848 году Лоран получил место пробирера на монетном дворе, обеспечившее ему, по крайней мере, лабораторию, хотя она и представляла холодный погреб, в котором он скоро изрядно надорвал свое здоровье. Этой переменой в своем положении он обязан был наступившей февральской революции, которой несколько напуганы были и химические авторитеты.

Это послужило и для Жерара решительным поводом для осуществления постоянного желания вернуться в Париж. В новом министерстве нашелся приятель Лорана, при посредстве которого Жерар прежде всего получил отпуск на шесть недель, в продолжение которых он получал половину своего жалования, а вторая половина поступала в пользу его заместителя Шанселя. В мае 1848 года он мог уже перевезти семью в Париж, и начались давно желанные совместные работы с Лораном в его маленькой и темной лаборатории. В то же время Жерар хлопотал о месте, но так же безуспешно, как в свое время Лоран. В Париже процветала тогда система совместительства; некоторые счастливцы занимали одновременно по шесть мест. В высоко поднявшейся тогда волне либерализма была серьезная попытка улучшить это положение вещей и отнять у "совместителей", по крайней мере, по нескольку мест; однако, оттягиванием "совместителям удалось спасти свое положение. Тогда же Жерару подставил ногу также приятель и товарищ по работе Кагур, сумевший ловчее других пробить себе дорогу в Париже. Освободилось два места, и Кагур просил Жерара не добиваться одного из них, тогда как относительно другого предоставил ему полную свободу действий. Жерар согласился. Впоследствии выяснилось, что второе место было уже обеспечено Кагуру, а относительно первого были еще сомнения; в конце концов, и это место досталось ему. Таким образом Кагур получил оба места, а Жерар остался с носом. Такие выходки были тогда, по-видимому, столь обычны, что поступок Кагура незначительно отразился на их отношениях.

Положение Жерара все ухудшалось. Предложение старика Тенара уступить Жерару все свои права на свой учебник химии, с тем, чтобы Жерар издал его и кое-как перебивался бы доходом с издания, это предложение оказалось невыполнимым, и, наконец, Жерару не осталось ничего другого, как обраться за помощью к Либиху. Речь шла о новом издании "Земледельческой химии". Существенные места письма гласят: "Я не мог принять предложений издателя, не сделавши предварительного шага к Вам, о котором я уже давно думаю. Боязнь, что Вы меня не так поймете, долго удерживала меня; теперь я верю, что Вы не усомнитесь в моей откровенности, и я следую влечению своего сердца. Между нами произошло печальное недоразумение; если бы мы имели возможность увидеться и поговорить лично, оно не произошло бы… Заключим мир; я моложе и протягиваю Вам руку, честно и без задних мыслей, протяните и вы мне Вашу руку. Мы стремились к исследованию истины. Многие дороги ведут к ней; когда я был ребенком, я следовал по той дороге, на которую Вы меня направили; в возрасте, когда я мог ужу ходить самостоятельно, я открыл небольшую побочную дорогу, которую находил более удобной. Но разве от того, что я оставил главную дорогу, должно было уменьшиться мое уважение к первому руководителю? И разве я больше не смею надеяться снова встретиться с ним, тем более, что мы оба стремимся к одной цели. Да, я хотел бы с Вами встретиться, я хотел бы к Вам вернуться, не только в смысле общности идей и работ, но и по влечению сердец, которое должно объединять всех людей, воодушевленных одинаковой любовью к науке".

Затем Жерар переходит к изложению литературных планов и предлагает Либиху подготовить совместно новое издание его "Земледельческой химии" и выпустить в свет под именем" Либих - Жерар", на подобие "Грагам - Отто". Впрочем, сам Жерар находит, по крайней мере, в письме, предложение нескромным, но он выражает готовность переехать в Гессен, чтобы работать под непосредственным руководством Либиха.

Либих ответил уклончиво:

"Содержание Вашего письма не поразило меня; я мог предвидеть, что Вы придете к убеждению, что я никогда не был Вашим личным врагом, и я был уверен, что в глубоких тайниках души Вы не могли долго питать ко мне ненависть и неприязнь. Я охотно принимаю руку, которую Вы мне протягиваете; я хочу показать и высказать Вам, что я уже давно предал забвению все то неприятное, что произошло между нами; эти события никогда не мешали мне внимательно следить за Вашими работами и Вашими трудами и радоваться тому вкладу, который Вы делали в науку. Время, будем надеяться, покажет, что между нашими мнениями общего и что в них правдивого; я разделяю Ваш взгляд, что разногласия возникли главным образом из-за различий в форме и выражениях. При обсуждении теорий, относительно которых и теперь между нами существуют разногласия, будем впредь того убеждения, что никакие личные мотивы нами не руководят, но что мы оба имеем в виду одну цель - исследование истины".

Что касается литературной работы, то Либих отклоняет ее, мотивируя это тем, что он как раз занят в совершенно другой области и перегружен соответствующими работами.

Когда, наконец, рушилась и попытка получить освободившуюся кафедру в College de France (она досталась Баляру, уже давно ничего не делавшему), оба друга, Жерар и Лоран, решили взять свою судьбу в собственные руки. Получив некоторую сумму денег от тещи и брата, Жерар устроил учебную лабораторию в расчете на то, что плата учеников не только доставит ему возможность существовать, но также обеспечит и другу сносное материальное существование. Впрочем, Жерар едва ли мог рассчитывать на Лорана, который, вследствие неблагоприятных условий работы на монетном дворе, тяжело заболел легкими. "Лоран будет оказывать мне моральную помощь (лаборатория будет носить имена нас обоих), ибо на деятельную помощь с его стороны я рассчитывать, к сожалению, не могу: бедный мальчик болен с некоторого времени и, между нами будь сказано, плохо кончит. Он болен легкими! Уже месяц он вынужден сидеть в комнате, и раньше, чем через полгода, он не должен и думать о работе. Мне очень тяжело видеть, как он угасает; больно смотреть на него: так плохо он выглядит. Вы видите, что у меня должно хватить энергии за обоих, и что я один должен наладить дело".

Новое учреждение было названо École de Chimie pratique и было организовано приблизительно так же, как четверть столетия назад гессенская лаборатория Либиха; последнему Жерар написал и просил поддержки. Жерар тогда же просил продлить ему отпуск в Монпеллье, но получил категорический отказ, так что он вышел из состава университетского совета и сжег за собою все корабли.

Начало деятельности новой лаборатории осенью 1851 года было многообещающим; поступило 12 учеников, а на позднейшее время имелись в виду и другие ученики. Некоторые из них были уже совсем самостоятельны и могли печатать собственные работы, так что Жерар мог поздравить себя с прыжком на свободу. Политические события того времени живо волновали его, но, по-видимому, не ослабили его научной работоспособности. Теоретические воззрения его развились, особенно под влиянием фундаментальных работ Вильямсона об образовании эфира, в идею типов, и в этом духе он начал писать свой великий учебник по органической химии. Ему везло и в лаборатории: он открыл ангидриды одноосновных кислот, существование которых раньше сам отрицал. На основании понятия типов он мог объяснить их и теоретически, что было для него на первом плане; с другой стороны, открытие нового класса веществ подняло его значение в ученом мире. Вместе с тем здесь выяснилась связь между теорией радикалов и защищавшимися Жераром унитарными воззрениями, ибо в типах выступали радикалы. В таком смысле написал ему и Либих, поздравляя с новым открытием: "Весьма замечательно, что обе теории, казавшиеся совершенно противоположными, слились в одну, объясняющую все явления в духе обеих".

На этом случае мы точнее узнаем Жерар с той стороны, которую Либих порицал в столь чрезмерной форме. Вильямсон, один из самых ранних и самых верных приверженцев Жерара, в своей знаменитой работе об образовании эфира ввел для наглядного представления своих идей тип - воду, рассматривая алкоголи, как воду, в которой один атом водорода замещен углеводородами. Там мы находим также ныне употребляемый способ изображения этого типа. Несмотря на это, в своем сообщении в Comptes rendus от 1852 года об ангидридах кислот, в котором развивается теория типов, Жерар ни одним словом не упоминает о приоритете Вильямсона, в то же время он очень резко реагирует на оспаривание своего приоритета. По этому поводу Вильямсон написал ему письмо в очень любезной форме: "Некоторые мои приятели, я должен Вам это сказать, раздражены тем, что Вы совсем не упомянули о моих теоретических и практических исследованиях, и они даже настоятельно советуют мне обратиться с жалобой в Академию. Мне слишком хорошо известно значение общей и правильной идеи, для того чтобы иметь желание потерять честь считаться ее творцом в глазах французов. Но так как мера, предложенная мне приятелями, могла бы причинить вред Вам лично, то я не хотел бы прибегнуть к ней. Я считаю нужным откровенно заявить Вам об этом, для того, чтобы Вы, если находите это подобающим, в позднейшей работе упомянули о моей роли. Честное объяснение в Вашем последнем письме позволяет мне думать, что это покажется Вам очень легко выполнимым".

Жерар, очевидно, дал успокоительный ответ; это его письмо не сохранилось. Вильямсон, со своей стороны, читал в январе 1853 года доклад в лондонском Королевском Институте на тему об открытии Жерара. В марте появилась большая статья Жерара в "Annales de chimie et de physique", в которой опять нет признания приоритета Вильямсона, а есть весьма запутанная фраза, которая намекала скорее на противоположное, именно, на приоритет Жерара. Я привожу ее в оригинале, для того, чтобы переводом не придать ей другой окраски: "Il y a, ce me semble, une maniere bien simple de formuler cescomposes,pour mettre en evidence leur mode de formation et de decomposition: c'est de leur appliquer la theorie des ethers, telle qu'elle a ete moodifiee, dans ces dernieres annees, au point de vue des types, depuis les importans resultats qui ont ete obtenus par M. Williamson et par M. Chancel".

Даже Гримо, биограф Жерара и его пламенный почитатель, выражает свое недоумение по поводу такого обращения с друзьями. Он только думает, что несправедливо обвинять Жерара в плагиате, так как Жерар никогда не выдавал себя за единственного творца теории типов, носящей его имя. Это извинение едва ли можно считать достаточным. Наоборот, нельзя не признать, что открытие Жераром ангидридов кислот является почти непосредственным применением мыслей Вильямсона к родственному классу тел; то, что Вильямсон сделал с алкогольными радикалами, то Жерар повторил на кислотных радикалах.

После изложенного приходится повторить ужу высказанное суждение, что и у Жерара хорошие нравы были испорчены дурными примерами; что он, будучи всю жизнь третируем низкими средствами, сам, наконец, потерял чувство чуткости, отсутствие которого так неприятно поражает в таком выдающемся человеке, как Жерар.

Вскоре за тем между Либихом и Жераром произошла личная встреча. Жерар выпустил в свет первые выпуски своего великого учебника, и Либих побудил его выпустить одновременно издание и в Германии, где его теории, как утверждал Либих, лучше известны, чем во Франции. Жерар охотно согласился, но получил известие, что уже стал выходить неавторизированный немецкий перевод; переводчиком был Р. Вагнер, прославившийся впоследствии представитель химической технологии. Чтобы уладить этот инцидент (Бернской конвенции тогда еще не было), Жерар лично отправился в Лейпциг и по дороге заехал к Либиху в Мюнхен. "Я восхищен приемом, он ради меня принимал гостей в Мюнхене и показал мне все достопримечательности". Относительно инцидента с переводом Либих снабдил Жерара письмом к Лейпцигскому издателю, который устранил все препятствия и заплатил Жерару еще большую сумму, чем та, которую последний получил в Париже за оригинал.

Около того самого времени, когда для Жерара стал проясняться горизонт, его друг и соратник Лоран, наконец, изнемог под давлением выпавших на его долю чрезмерных страданий и несправедливостей. Для поправления здоровья он отправился к родственникам своей жены в Люксембург, где его силы медленно восстанавливались, когда из Парижа им получено было известие, что он потеряет свое место на монетном дворе, если не вернется немедленно в Париж. Там уже работал в качестве помощника сын Дюма, пока без жалования; этому помощнику и должно было быть назначено жалование Лорана. Небольшими переездами, снова тяжело заболевший из-за новой заботы, Лоран вернулся в Париж. Здесь он, к удивлению всех, пережил еще период кажущегося роста сил, так что он мог даже работать, но очень скоро последовало полное крушение, и 23 апреля 1853 года Лоран умер. По этому поводу Жерар пишет Шанселю: "Хотя я уже давно подготовлен был к этому печальному событию, все же, оно меня сильно поразило. Я ничего не знал и получил простое извещение только за десять часов до погребения. Похороны были очень печальные: присутствовало, по большей мере, двадцать или тридцать человек. На могиле ни одного слова!" Так закончилась одна из самых черных страниц в истории французской науки.

Между тем жирные годы лаборатории прошли. Политические условия парализующе действовали на занятия, и даже в университетской лаборатории работало лишь немного учащихся. И Жерар снова стал добиваться освободившихся мест, но не с большим успехом, чем до тех пор. Дюма, как личный друг Наполеона, снова сделался всемогущим и, по-видимому, остался при своем решении не дать Жерару основаться в Париже. К этому присоединились еще нападение Кольбе в "Анналах" и очень напряженная работа, как в школе, так и над учебником: летом 1854 года Жерар так тяжело заболел, что должен был отказаться от всякой работы. Два месяца полного покоя в Медоне снова несколько восстановили его силы.

Наконец, наступило радостное событие: он получил приглашение в Цюрихский Политехникум. Он не имел намерения принять это приглашение, не желая, вообще, расстаться с Парижем, а в министерстве ему давали всевозможные обещания, особенно обещали ему ближайшее свободное место в Академии. Но Дюма направил дело по своему желанию, уговорив Жерара принять двойную кафедру в Страсбурге. Но когда Цюрихское предложение было отклонено, возникли недоразумения относительно совместительства, и Жерару предстояло снова натягивать самые тугие струны, чтобы добиться исполнения обещаний. При этом престарелый Тенар оказался единственным человеком с достаточно развитым чувством чести, чтобы поддержать Жерара. Когда все было улажено, старик сказал Жерару: "Когда Вы состаритесь и получите власть, то думайте о том, чтобы всегда оказывать поддержку работающим молодым людям. Это еще последняя возможность сделать себя полезным для науки".

В последний момент, когда все было улажено, Жерар узнал, что целый ряд новых учеников собирается поступить в его лабораторию; таким образом, он поехал в Страсбург с чувством, что опять является потерпевшим.

Дела Жерара пошли хорошо. Он мог выгодно продать свою парижскую лабораторию, а в родном городе он нашел радушный прием и благоприятные условия в смысле научных пособий. Все его друзья искренно поздравляли его с таким поворотом в его судьбе. Либих снова повторил ему свой старый совет, которому Жерар не хотел следовать, несмотря на то, что последствия, предсказанные Либихом, постоянно сбывались. "Примите мое сердечное поздравление с этим счастливым событием, которое позволит Вам отказаться от критических работ, доставивших Вам только неприятности, и посвятить себя экспериментальным работам. Мы, несомненно, можем ожидать от Вас целого ряда серьезных работ". Жерар сообщает своей жене, как хорошо у него пойдут дела. "Я нахожусь здесь в лучших условиях, чем в большинстве парижских лабораторий, все здесь презентабельно. В Монпеллье у меня была конюшня, здесь - дворец… У меня великолепные весы, две дюжины чашек и тиглей из платины, золота и серебра всяких размеров и в очень хорошем виде. У меня, вообще, лаборатория, какая некогда только снилась мне".

И лекции пошли превосходно, и когда, полгода спустя, переехала его семья, он мог бы сказать, что, наконец, достиг гавани, где он может отдаваться работе, не разбрасывая своих сил, без тех скачек с препятствиями, которые в Париже мешали чистой науке. Однако, он был уже неспособен к такому переходу; несмотря на осуществление всех условий для плодотворной деятельности, взор Жерара постоянно обращен на Париж. Его письма туда пестрят еще теми мелочными стремлениями и интригами: то об ордене Почетного Легиона, то о назначении корреспондентом Академии. Как будто он не мог выгнать из своего организма заразу парижской бациллы, несмотря на здоровый воздух, которым он теперь дышал, несмотря также на те мелочные каверзы, которые Дюма продолжал причинять ему. Его приятель Рейнозо пишет ему: "В Париже господствует в научном отношении спокойствие; чистая наука никого не интересует и остается незамеченной. Мы далеки от той страстной и пламенной эпохи, когда нас интересовала только наука. Современное поколение понимает, что если хочешь пойти, то нужно находиться под крыльями покровителя, и что поэтому нужно стать по возможности маленьким и безличным; оно знает, что состраданием скорее можно вызвать интерес к своей судьбе, чем удивительной работой", Несмотря на это, единственная мысль Жерара во время предстоящих каникул - снова отправиться в Париж.

Эта поездка осуществилась. 15 августа, в теплый летний день, Жерар отправился в старый Temple-Neuf, где должно было состояться университетское празднество. Опасаясь опоздать, он сильно спешил на место собрания в подвальном помещении старинного здания, где ему, между прочим, пришлось ждать целый час начала празднества. При этом он так сильно простудился, что у него начались внутренние боли, на следующий день он вынужден был слечь в постель, и 19 августа 1896 года умер. Ему было всего сорок лет.

В его посмертных бумагах найден был совершенно готовым к печати его великий учебник, так что он, по крайней мере, мог окончить это великое произведение.

Если мы бросим взгляд на жизнь, с бурным содержанием которой мы только что познакомились в единичных ее проявлениях, то мы узнаем исследователя быстрого или романтического типа, исследователя, на долю которого, как на долю классика Майера, выпало много личного несчастья. Но в то время, как у Майера предпосылкой для полного развития давящих условий жизни была пассивность медленно реагирующего ума, здесь мы видим совершенно противоположное свойство: крайне агрессивный характер приводит к тому, что молодой реформатор порывает со всеми, кто может быть ему полезен, и даже с теми, кто хочет быть ему полезным, так что он большей частью сам воздвиг на своем пути те препятствия, о которые он должен был физически разбиться. При этом, по-видимому, серьезную роль сыграли два обстоятельства. Во-первых, унаследованное по отцовской линии упрямство, сказавшееся в повторявшихся тяжелых конфликтах между отцом и сыном; во-вторых, непреодолимая, напоминающая автоматические движения моли, страсть устроится, во что бы то ни стало в Париже, а не где-нибудь в другом месте. Немцу это покажется совершенно неразумным: если имеешь в Берлине таких влиятельных противников, как Дюма, то переезжаешь в Мюнхен, Дрезден или какое-нибудь другое место, где можешь считать почву благоприятной для работы. Француз такого исхода, вообще, не признает, ибо вне Парижа нет города, который мог бы в известной степени считаться умственным центром. Большой вред такого, возвышающегося надо всем, центра, заключается в том, что он высасывает всю страну в отношении интеллигентности и силы воли. Всякий, кто чувствует себя обладателем этих двух качеств, одержим во Франции только одним стремлением, - стремлением проявить эти качества свои в Париже, и, таким образом, провинция столетиями бедна людьми с такими природными дарованиями. Поэтому, парижанин и провинциал кажутся людьми различных рас.

У Жерара это усиливалось тем, что он был эльзасец, а на эльзасцев гипноз Парижа действовал и действует особенно сильно, и против этого гипноза они практически беспомощны.

Таким образом, внешняя жизнь Жерара может быть кратко формулирована словами: борьба за Париж. Он преждевременно оставляет Гессен для т ого, чтобы немедленно отправиться в Париж; он едва только успел получить раннюю профессуру в Монпеллье, как уже всецело поглощается мыслью, как добиться возможности снова вернуться в Париж. Ибо оставаться в провинции представляется ему, безусловно, невыносимым. И даже тогда, когда он уже устроился так, что мог дома выполнять свои работы, достаточно приглашения Лорана, чтобы он оставил все это: он берет отпуск просто для того, чтобы быть в Париже вместе с Лораном. Мысль, что Лоран мог бы с ним работать в Монпеллье, тоже была взвешена, но отвергнута.

В Париже он значительную часть своих сил затрачивает на то, чтобы получить место, но все его усилия разбиваются о противодействие Дюма, которому удалось, в конце концов, снова удалить Жерара в провинцию, Найдя в своем родном городе наилучшие условия для спокойной работы, Жерар, однако, продолжает впиваться взором в заколдованную точку, и только внезапная смерть разрушает новые планы вернуться в Париж.

Те отвратительные условия, которые господствовали в Париже, были следствием французской централизации. Издавна там существовали некоторые ученые самодержцы, от которых зависело молодое поколение ученых. Централизация университетов, проведенная первым Наполеоном, поставившим их во всех отношениях в непосредственную зависимость от парижского центрального управления, оставив им только необходимую видимость парализованного в своей деятельности самоуправления, - эта централизация имела свои вредные последствия, вообще, до нашего времени, и только десять лет с лишним назад предпринята была серьезная попытка возвратить провинциальным университетам независимость, которая имела бы хотя отдаленное сходство с германскими условиями. Этот опыт с его неутешительными последствиями, опыт, произведенный в грандиозном масштабе над нацией, высоко стоящей в умственном отношении, нужно всегда иметь в виду, если желают занять правильную позицию по отношению к централизаторским стремлениям в Германии, в которых недостатка, ведь, не было.

Независимость университетов от центрального управления, которой мы пользуемся в Германии, есть, быть может, лучшая компенсация того вреда, который приносила система маленьких государств восемнадцатого и девятнадцатого столетий эта зависимость, к счастью, не должна была быть принесена в жертву при образовании Германской империи.

Трудно представить себе, насколько значительнее были бы работы Жерара, если бы ему не нужно было бороться с этим двойным сопротивлением, стоявшим на пути как его научных воззрений, так и его карьеры. Между тем, сумма сделанных им работ и так поразительно велика, несмотря на то, что при столь больших сопротивлениях, он сделал все это всего в двадцать лет. Здесь напрашивается замечание, что центр тяжести его дарования и деятельности лежал в литературной работе. К такой работе он был гораздо более приноровлен, чем к работе лабораторной; среди его экспериментальных открытий нет ни одной вполне оригинальной работы. Они носят скорее характер счастливого (ибо современники были еще очень далеки от этого) перенесения существующих открытий на другое поле. Это очень ясно выступает в его больших об анилидах и ангидридах кислот: первая проведена была по образцу амидов, вторая по образцу эфиров.

Уже в молодые годы он проявляет особенную любовь к литературной работе, сначала переводной, а потом и оригинальной. Первая работа о силикатах, с которой он выступил в печати, является в этом отношении прототипом: она не содержит никаких собственных анализов, а лишь переработку и систематизацию работ, сделанных другими. В силу своей молодости, он здесь не применяет никаких собственных принципов, а принимает наиболее передовые принципы того времени. Но и в том, что позже сделано им, отражается эта основная характерная черта. Необыкновенная память позволяла ему сначала накоплять связанные между собой факты, а систематизаторское дарование до тех пор работало над этим материалом, пока он не был упорядочен по известной системе. Быть может, и эта способность была частью унаследована от отца купца.

Жерар не довольствуется тем, что предоставляет воззрения, к которым пришел, в распоряжение тех, кто может ими пользоваться; ему весьма важно возможно скорее распространить свои воззрения в широких кругах. С этой целью он основывает собственный журнал, с помощью которого он старался привлечь к себе несогласных с ним современников: если ты добровольно не последуешь, я силой заставлю тебя следовать. Весьма чувствительно относясь к критике со стороны других, он в то же время сам прибегает к самой резкой критике. Все, что противоречит его воззрениям, он попросту объявляет ложным и, вместо того, чтобы предоставить объяснение спорных и трудных пунктов, которые найдутся и не могут не найтись в любой системе, развитию науки, он считает необходимым "Уничтожить" все такие противоречия. Этим, вероятно, объясняется то, почему он вскоре после своего выступления вызвал такое сильное противодействие.

Причиной такого поведения Жерар было, по-видимому, болезненное честолюбие. Мы опять должны установить, что он как реформатор, всегда занимает по отношению к реформируемому по возможности противоположную позицию. Кто хотя немного знаком с историй науки, тот знает, что и самые опустошительные революции никогда не опрокидывали всего здания, а только часть, в большинстве случаев, незначительную часть; только потому, что во время таких событий все внимание обращено на этот атакуемый пункт, получается такое впечатление, что атакуется все. Особенно характерно то, что в то время, как свое унитарное воззрение Жерар сознательно развил до полного противоречия с теорией радикалов, он впоследствии, в идее типов, составляющей конечный продукт его развития, возвращается к теории радикалов и становится к ней даже ближе, чем это нашла нужным наука в своем позднейшем развитии, в структурной теории; последняя гораздо ближе к ранним воззрениям Жерара. Так Жерар в своем постоянном стремлении абсолютно опровергнуть старые воззрения искусственно создал на своем пути большую часть сопротивлений; исторически проясненное понимание сущности развития науки избавило бы его от борьбы…, если б он этого хотел.

Но он, по-видимому, не хотел, ибо наступившие тяжелые последствия, предсказанные ему Либихом, не могли отклонить его от раз избранного пути. Для такого поведения я не могу найти никакого мотива, который был бы подсказан интересами науки; я вижу мотив только в темпераменте или в страсти. А этой страстью было честолюбие, которое не давало ему ждать, пока посеянное принесет плоды, а хотело насильственно вызвать их. Это честолюбие не знает иной цели, кроме Парижа, и заставляет его, несмотря на всю безнадежность предприятия, временно основаться там и все снова пытаться там устроиться. У него перед глазами был пример тех ужасных мытарств, какие выпали на долю ученого, благодаря интригам Дюма, и, все же, он стремится к тому же.

Быть может, эта черта характера Жерара была известна Дюма, и это послужило решающим основанием для того упорного сопротивления, которое последний оказывал Жерару. Дюма, вероятно, предвидел, что если Жерар достигнет господства, то церемониться с противниками не станет. Это отнюдь не оправдывает тех непохвальных средств, к которым Дюма прибегал в этой борьбе, а служит лишь доказательством тому, как внутренне разрушающе действуют на развитие науки, этого высшего сокровища человечества, все мотивы, не вытекающие из чистого интереса к ней.

Здесь чистейший идеализм приносит во всех отношениях самые богатые плоды. Чтобы убедиться в этом, стоит только бросить взгляд на современное состояние химии во Франции и в Германии. Я не утверждаю, что в нашей химии культивируется чистый идеализм. Для этого еще многого не хватает; сорные травы особенно размножились в последние годы. Но, все же, наши условия, благодаря более счастливой организации наших университетов с давно предоставленной им значительной мерой свободы, значительно более приближаются к идеалу идеализма, и для каждого из нас нет более возвышенной задачи, чем та, чтобы самому быть идеалистом и сделать идеалистами и детей.

Незачем подробно доказывать, что Жерар по характеру своему не был учителем по призванию. Человек с характером Жерара должен видеть центр тяжести в деле, развитие и распространение которого составляет для него самое существенное. У Жерара мы не находим никаких выражений сожаления по поводу того, что ему удалось основать такую школу, с какой он имел случай познакомиться у Либиха. Что он среди своих слушателей в провинции нелегко найдет подходящих молодых людей, это нужно было заранее предвидеть, ибо провинциальные университеты не многим отличались от гимназий. Мы ничего не знаем также о какой бы то ни было попытке в этом направлении. А учебное заведение, позже основанное им в Париже, было, прежде всего, средством получить возможность платой учащихся оплачивать лабораторию. Если бы Жерар находился в более подходящих условиях, из него мог бы развиться хороший учитель, ибо силой воли он обладал в громадной степени, а в энтузиазме недостатка тоже не было.

Если мы в заключение исследуем еще физическое состояние Жерара, то придем к признанию того, что у него, должно быть, был необыкновенно выносливый организм. К сожалению, мой источник содержит об этом очень мало подробностей. Он принадлежал к темному типу с иссиня-черными локонами и матово белым цветом лица. До тридцатых годов не обнаруживаются никакие явления истощения, да и позже мы лишь редко слышим жалобы на плохое здоровье. Зато истощенный необыкновенно сильными напряжениями организм реагировал внезапными заболеваниями, о характере которых нам известно очень мало. Такая болезнь имела место после первого появления в печати его воззрений, вызвавших, как сказано, самые резкие возражения. Вторая последовала непосредственно за стычкой с Либихом, третья болезнь постигла его после особенных напряжений, которых потребовало основание собственной учебной лаборатории. Я не медик и не могу с надлежащей обстоятельностью обсуждать свойства этих болезней, а также того заболевания, которое оказалось смертельным. Однако я склонен допустить, что в последнем случае организм был уже окончательно истощен, ибо только что окончен был великий учебник, кроме того, перестройка и новое оборудование страсбургской лаборатории тоже потребовали от Жерара значительных затрат энергии. Его современники тоже приписывали причину его смерти истощению.