Восьмая лекция. Общие рассуждения

Если мы теперь, после того, как перед нашим умственным взором прошло шесть человеческих судеб, снова бросим общий взгляд на эти живые явления, то сперва вынесем впечатление о крайне сложном разнообразии. Счастье и несчастье, успех и неудача выпадали на долю исследователей; их жизнь колеблется между крайней простотой и княжеским блеском, между созерцательной замкнутостью и лихорадочной борьбой.

Не начали ли мы не с того конца, при современном несовершенном состоянии практической психологии, не исследуя сначала обычные, средние явления, а обратившись к исследованию великих людей, представляющих редкие явления и, как таковые, исключения из общего правила? В самом деле, до тех пор, пока сами правила так недостаточно нам известны, кажется донельзя нецелесообразным стремиться к открытию закономерностей именно на исключениях.

Я не хочу отрицать значения подобных возражений. Но, быть может, я смею указать на то, что, пока нам так мало известно в этом отношении, до тех пор, вообще, безразлично, с какого конца подойти к задаче. Можно быть уверенным, что раз перед нами столь мало разработанная область, удастся открыть известные общие правила или закономерности. А история науки показывает, что вполне общая привычка человечества - хватать быка за рога, если мне позволено будет в столь серьезном вопросе пользоваться наглядным выражением поговорки. К проблемам приступают не в порядке легкости их разрешения, ибо это можно узнать только после того, как испытано уже самое решение, а по неотложности вопроса, затрагиваемого ими. При этом под неотложным нужно понимать все, что вызывает сильный интерес. А самые неотложные вопросы являются, вообще, и самыми трудными, и таким образом, вполне естественно возникает только что охарактеризованный способ работы, которого обыкновенно придерживается человечество.

Отбор при этом происходит постольку, поскольку одни проблемы, для решения которых существующие в данное время средства оказываются достаточными, фактически разрешаются, тогда как другие проблемы, смотря по тем чувственным тонам, с какими они сопряжены, либо оставляются, либо находят кажущееся решение, которое приносит, по крайней мере, временное интеллектуальное успокоение. Здесь обыкновенно возникают величайшие трудности, которые приходится преодолевать человечеству в своем движении вперед. Ибо первый опыт решения, как бы он неудачен ни был, оставляет в коллективном интеллекте человечества почти нестираемые следы. Изгнать старые, ложные представления стоит обыкновенно несравненно большего труда, чем опыт нового разрешения проблемы. Это можно прекрасно наблюдать на философии, которая представляет превосходное собрание проблем, которые каждая в отдельности были слишком трудными при том уровне интеллектуального развития, на каком находилось человечество, когда впервые пыталось разрешить их. Таким образом, мы поймем тот замечательный факт, что старейшая из наук, издавна привлекавшая к себе самые даровитые умы, еще в настоящее время не располагает общепризнанным сокровищем элементарных законов, таких законов, каковые мы в большом числе и в систематизированном виде находим в совсем молодых науках, например, в химии.

Что касается прикладной психологии, то, понятно, существует глубокая пропасть между научно разрабатываемой экспериментальной психологией и практическим искусством понимать людей и составлять правильные о них суждения. Благодаря, по-видимому, легко достижимым успехам первой, нагромождена чрезвычайная масса материала наблюдений о длительности реакций и т. п., но польза его для разрешения задач познавания и суждения о людях равна нулю. Этим объясняется то, что чисто эмпирическая техника, которую полубессознательно вырабатывают себе известные, особенно даровитые, практики, как государственные люди, директора крупных промышленных предприятий, чиновники, стоящие во главе различных отраслей управления и т. д., что такая техника кажется другим чудом, вызывает у них сильное удивление, но едва ли возбуждает желание самим приобрести такую же технику; последнее объясняется тем мнением, что такая техника не приобретается путем изучения, что она есть непосредственный дар природы, и поэтому совершенно не думают о возможности путем изучение привить себе такие качества.

Между тем, не подлежит никакому сомнению, что практическая жизнь преподносит нам в этом смысле почти бесчисленное множество уроков. Все специальности, предполагающие непосредственное и личное влияние на других людей, вырабатывают себе определенную технику, посредством которой это влияние может быть действительно осуществлено. Чтобы убедиться в этом, стоит, например, понаблюдать за ловкой продавщицей в каком-нибудь розничном магазине. Как часто ей удается уговорить покупателя приобрести вещь, которой он, собственно, покупать и не хотел, или же нужную вещь, которой в магазине нет, заменить другой, которая, быть может, не выполняет того, для чего предназначена вещь, ради которой покупатель и зашел в магазин. И эта техника не родилась на свет вместе с продавщицей, а изучена ею, как мы изучаем язык или научаемся кататься на велосипеде, и существенное качество купца заключается в умении воспитывать своих служащих для такой техники, вырабатывать ее в них.

Подобные примеры каждый может привести их всех возможных областей человеческой деятельности. Они показывают, что существует известная совокупность законов распознавания человека, если систематизирование подобных законов с общей, т. е. научной точки зрения и должно представлять большие трудности^*.

^* (Педагогика, как искусство, т. е. как техника, якобы располагает такого рода собранием законов для практического распознавания людей в научно обработанном виде. Фактически в настоящее время она располагает не более, как передаваемой по традиции суммой практических правил, мнимо научная обработка которых крайне вредна в том отношении, что она покоится не на систематическом наблюдении и опыте, а выводится дедуктивным путем из философских предрассудков. Особенно тяжелыми последствиями совершенно неподобающее состояние общеупотребительной педагогики сказывается в народной школе, так как эта педагогика взваливает на учителей необозримую массу бесцельной, даже непосредственно вредной работы. Поэтому, именно из среды народных учителей оказавшихся в этом отношении более передовыми, чем "старшие учителя", возникло развивающееся с каждым днем движение, требующее естественного преподавания, т. е. преподавания, основанного на научном знакомстве с детской психологией. Отсталость среднего образованного человека в этих вопросах недавно нашла свое яркое выражение в ландтаге одного из германских государств, особенно гордящегося постановкой в нем школьного дела. В этом ландтаге раздалось восклицание, произнесенное известным грудным голосом убеждения: "Над школой нельзя производить экспериментов!" Это восклицание вызвало сильное одобрение, именно со стороны консервативного большинства. Перед нами опять человек, не желающий вступить в воду, пока не научится плавать. Ибо, каким же образом узнать, как улучшить преподавание, если избегать экспериментов? Обыкновенно надеются добиться этого тем, что "специалисты" или комиссия из "специалистов" вырабатывает план, который затем без дальнейших испытаний проводится в жизнь. Что в такой области, которой почти совершенно не коснулась еще точно научная обработка, можно подвигаться вперед не распоряжениями, а исключительно соответственно поставленными опытами, это, конечно, понимает каждый естественнонаучно образованный человек и каждый техник, но не юридически "образованный" чиновник. )

Но раз существуют такие законы, известные в практическом применении, то, естественно, возможно также сначала собрать их, а затем привести в известный систематический порядок, чем создан будет базис для соответствующей науки.

К сожалению, я не мог следовать по этому, самому близкому и самому естественному, пути, ибо техника влияния на людей - это такое искусство, для занятия которым у меня никогда не было ни склонности, ни способностей. Я поставил бы себя в смешное положение, если бы стал отрицать то, что подобное влияние, как непосредственное, так и сочинениями, мне фактически и в довольно широких размерах удавалось в области моей специальной науки. Но техника, которой я при этом следовал, отличалась, в соответствии с несложностью задачи, и крайней односторонностью. Она состояла исключительно в том, что свое убеждение в правильности или целесообразности разделяемых мною научных взглядов я с такой же силой старался внушить другим, с какой я его ощущал в себе.

Так как это убеждение у меня самого зависело от степени проникновения в сущность соответствующих проблем, то вспомогательное средство передачи убеждения другим состояло попросту в том, что я старался побудить их так же глубоко вникнуть в эти проблемы. Я довольно часто сознательно нарушал технические правила уговаривания, прямо заявляя противникам: через два года вы должны будете признать то, с чем теперь боретесь, вместо того, чтобы строить им золотые мосты к моим воззрениям. И я ясно представляю себе, что известная доля неудач зависела от этих технических ошибок. Во всяком случае в этом направлении я не нахожу у себя никакого материала, который я мог бы использовать для решения общей задачи.

Таким образом, я вынужден был идти другой дорогой, и путем исследования установленных фактов собрать нужный материал для практического человековедения в данной области; часть этого материала изложена в шести последних главах.

При этом я здесь же должен заметить, что применение энергетических точек зрения, которыми я уже давно пытался пользоваться в прикладной психологии для собственных надобностей, оказалось весьма полезным средством мышления, как для составления картины собственной жизни, так и для систематизации объективного материала. В другом месте^* я показал, что допущение психической энергии, с одной стороны, позволяет без натяжек и скачков присоединить психические явления к ряду других процессов природы, и что, с другой стороны, применение основных законов энергетики к психическим явлениям делает возможной исчерпывающую систематизацию последних. Благодаря отождествлению понятия материи с комплексом пространственно связанных, различных родов энергии, сделалось излишним оказавшееся невозможным выведение умственных явлений из материальных, так как и те и другие могут быть понимаемы, как группы энергетических явлений, и ни одно из них не противоречит такого рода представлению. Вместе с тем Asylum ignorantiae^** психофизического параллелизма (который есть не что иное, как воскрешенная предустановленная гармония Лейбница) потерял, наконец, привилегию представлять единственную возможность связать точные естественные науки с психологией.

^* (Vorlesungen über Naturphilosophie, S. 377. Leipzig, Veit & Co. 1905. Erste Aufage 1902. Есть русский перевод: "Философия природы". Перев. )

^** (Убежище невежества. Перев. )

В виду сказанного не нужно удивляться тому, что энергетические идеи проходят красной нитью и через нижеследующие исследования. Когда я, несколько лет назад, начал рассматривать под этим углом зрения физические науки и вскоре убедился в том, что энергия есть на самом деле само общее и самое многообразное понятие, какое до сих пор выработано наукой, то, естественно, напрашивались и дальнейшие применения, сперва к физиологическим, а затем и к психологическим явлениям. Но эти применения я рассматривал скорее, как неожиданность или как забавный случай, доставленный мне, так сказать, прямо в руки любимой идеей и в тех областях, внести в которые эту идею я не имел ни времени, ни мужества. Но скоро я сказал себе, что если это понятие действительно содержит в себе то многообъемлющее содержание, которое я приписал ему из теоретических соображений, то такие далекие применения не только возможны, но и необходимы, и что распространение энергетических точек зрения на все области естественных явлений не только право, но и обязанность того, кто желает доказать общезначимость энергетических воззрений. С тех пор я часто и в разнообразных областях применял эти идеи, и если я здесь снова попытаюсь набросать энергетическую картину мира во всем его объеме, то в ней окажется ряд новых подробностей, и в целом она будет завершеннее, чем представлялась мне семь лет назад, во время первого издания моих лекций по натурфилософии. За это время с различных других сторон признана плодотворность энергетической точки зрения.

Что при этой попытке научно понять психологию исследования я сперва обратился к великим людям в этой области, несмотря на их, как уже замечено, исключительность, это можно оправдать тем, что именно на таких исключительных явлениях определенные и существенные стороны всего феномена выступают на первых план, и их легче подметить и описать, чем на средних людях. Это предположение вскоре же нашло свое экспериментальное подтверждение. Обе позже описываемые формы научного исследования, классическая и романтическая, тем яснее выражены, чем выше сам исследователь, а трудно поддающиеся классификации промежуточные формы принадлежат преимущественно мало развитым экземплярам. Оказывается также, что наиболее многочисленные и полезные известия сохранились именно о величайших людях, как таких редких явлениях, где исследование облегчается, а не затрудняется внешними условиями.

Обратимся теперь к задаче из описанных в предыдущих главах явлений вывести заключения, выясняющие вопросы, которые могут быть поставлены относительно великих людей. Нам нечего бояться, что при этом сухим пронырой, именно, разумом, будет нарушена цельность образов. Ибо, во-первых, эта цельность еще не достаточно полна, и еще часто будет представляться повод привлечь еще других личностей для выяснения тех или других общих фактов. Во-вторых, разум вовсе не такой уж сухой субъект, если он настолько счастлив, что может работать со столь прекрасным и интересным материалом, как в данном случае. Мы скорее убедимся в том, что рассмотрение явлений под углом зрения разума, т. е. их рациональный анализ чрезвычайно повышает и углубляет интерес к ним. Ибо без этого выходило бы, что мы изучаем личные особенности великих людей из пустого музейного любопытства.

Итак, точка зрения, с которой я нашел возможность понять феномен великих людей, это - энергетическая. Так как оба главных закона энергетики не только образуют те рамки, внутри которых разыгрывается всякий физический процесс без малейшего исключения, но с каждым днем становится яснее, что те же рамки охватывают как психические, так и социальные явления, то нужно не только ожидать, но и требовать, чтобы общие законы позволили наметить основные линии для этих явлений. Но рядом с основными законами энергетики во всех областях опыта действуют еще свои особенные законы, которые, правда, никогда не противоречат основным законам, но, все же, все более и более ограничивают объем возможностей, который последние оставляют еще свободным. Таким образом, законы энергетики позволяют, главным образом, определить, что невозможно, что совершиться не может, тогда как на вопрос, что действительно совершается в области возможностей, они могут дать ответ только в довольно неопределенной форме.

Не следует, вследствие этого ограничения, оценивать слишком низко значение таким образом ограниченного знания. При применении столь универсального средства мышления, как законы энергетики, чрезвычайно важно возможно точнее установить не только области их проявления, но и их границы. Ибо разносторонние и неожиданные объяснения, даваемые ими, очень легко ведут к преувеличенному энтузиазму и соответствующим ложным шагам, причиняющим делу, которому должны служить, только вред. То, что законы энергетики дают в пределах указанной им области, уже столь содержательно, что у нас нет особенной надобности приближаться к мыслимым границам, чтобы получить драгоценную жатву.

Законы, о которых идет речь, - следующие: закон сохранения и закон превращения энергии. Первый закон гласит, что если один вид энергии превращается в другой, количества исчезнувшей и возникшей энергии, измеренные общей единицей, равны между собою. Область применения этого закона заключается существенно в том, что он признает необходимой наличность превратимой энергии в каждом случае, когда должна быть произведена какая бы то ни была работа, включая сюда и умственную. Что эта элементарная истина по отношению к умственной работе еще не перешла в плоть и кровь, а, наоборот, довольно часто грубо игнорируется, явствует из известных методов воспитания детей, при которых надеются наказаниями добиться тех работ, которых молодой организм выполнить не может. Обычное изречение: следует лишь желать, тогда все возможно, вытекает из подобного незнакомства с первым основным законом. У феноменов, интересующих нас здесь, этот закон сказывается в регулярно наступающих явлениях истощения, которые следуют обыкновенно за чрезвычайными напряжениями. Поэтому, мы должны считать условия для совершения какой-нибудь работы тем менее благоприятными, чем более производящему ее приходится или до того приходилось затрачивать разного рода энергии на другие работы.

Для правильного применения первого основного закона мы укажем на особенный пункт, который, правда, "сам собою понятен", но именно потому заслуживает того, чтобы быть ясно формулированным. Когда один вид энергии А сполна переходит в другой В, то А = В. Но, вообще, многие виды энергии А, А', А'' и т. д. переходят в В, В', В'' и т. д. Тогда существует равенство:

						 А+ А' + А''… = В+ В'+ В''+… 

т. е. сумма всех исчезающих энергий равна сумме всех возникающих энергий. В этом случае между членами А и В нет того необходимого соотношения, которое могло бы быть выведено из первого основного закона; можно даже всем членам равенства, коме одного, давать произвольные значения, и если этот единственный член получает тогда соответствующее значение, то равенство справедливо.

На возникающий здесь вопрос, каким образом возможно отграничить отдельные члены А и В от безграничной природы, можно ответить следующим образом. Представьте себе рассматриваемое образование заключенным в оболочку. Если эта оболочка не пропускает энергии ни извне внутрь, ни изнутри вовне, то для всего, происходящего внутри оболочки, имеет значение вышеприведенное равенство.

Второй основной закон энергетики. Хотя он и открыт был ранее первого, понять, как известно, гораздо труднее; поэтому, его практическое применение в повседневной жизни еще гораздо менее совершенно, хотя его основное значение в отдельных областях применения уже понятно среднему человеку. Из разнообразных сторон этого закона нас здесь интересует, главным образом, следующая. Она состоит в том, что при превращении данного вида энергии А в другой - В, никогда все количество А не переходит в В, а переходит всегда только часть, которую можно назвать экономическим коэффициентом.

Профану это покажется противоречием первому основному закону, который, ведь, определенно выражает равенство А и В. Разрешение этого кажущегося противоречия состоит в том, что простейшее равенство А=В как раз никогда не имеет места: энергетическое равенство содержит всегда, по меньшей мере, три члена по формуле А = В +В'.

В этой формуле выражен всеобщий факт, что, если мы хотим какой-нибудь запас энергии. Доставляемой, скажем, природой, превратить в форму, могущую служить для определенных человеческих целей, то мы никогда не получим в желанной форме все количество сырой энергии, а всегда только часть его. Обозначим желанную форму через В, побочную форму - через В'; из равенства видно, что В всегда меньше, чем А; как велико будет В по отношению к А, зависит от особенных условий превращения. Отношение В/А, таким образом, всегда меньше единицы и есть то, что мы выше назвали экономическим коэффициентом.

Второй главный закон учит далее, что если даны общие условия известного превращения, то отношение В/А может быть изменено и побочными обстоятельствами. При одном и том же потреблении тока электрическая лампа может гореть хорошо или плохо, т. е. превращать в полезный свет больше или меньше электрической энергии. Это опять-таки объясняется тем, что при плохой лампе выступают в виду побочных обстоятельств, новые члены В'', В''' и т. д., которые потребляют каждый в отдельности часть общей энергии, и потому ее остается меньше для желанной формы В. Точно так же плохо смазанный подшипник потребляет часть работы, переводя ее в бесполезную, даже вредную теплоту, и оставляет соответственно меньшую часть работы машины для желанной цели.

Но если даже мы представим себе все подобные побочные обстоятельства устраненными, то и тогда, однако. Останется известная часть В', лежащая в природе вещей, а уже не в условиях, которые могут быть произвольно изменяемы. Значение экономического коэффициента В/А, соответствующее значению В=А-В', есть наибольшее, которое, вообще, возможно; к нему мы в действительности только приближаемся, никогда, однако, в точности не достигая его. Оно представляет, таким образом, идеал, к которому приближаются действительные установки, но никогда не могут превзойти его. Этим дана определенная цель для всех подобного рода стремлений, и на примере, для какой-нибудь машинной установки можно численно определить, как близко она уже подошла к идеалу, и как велика еще область возможных улучшений. Можно, например, сказать, что динамо-машина может лишь незначительно быть улучшена, тогда как гораздо более старая паровая машина имеет еще перед собой большое поле для совершенствования (это показали, например, недавно введенные паровые турбины), и что для превращения солнечной энергии в другие остается сделать почти все, так как растения выполняют эту работу только весьма несовершенно.

Это улучшение экономического коэффициента и есть то, что можно считать сущность и задачей всякой культуры. Ибо, так как всякий психический и умственный процесс покоится на превращениях энергии, то власть над этими превращениями означает возможность вести процесс сообразно с нашими желаниями и направлять его на достижение наших стремлений. Это, конечно. Не значит, что мы можем сделать все, что хотим; против этого восстает уже первый закон, гласящий, что всякую полезную энергию мы можем получить только из наличной сырой энергии, но никогда мы не можем ее получить там, где нет никакой сырой энергии. Свобода человеческого преобразования заключается в пределах той разницы, которая существует между идеальным процессом и действительным: последний по возможности приблизить к первому; этим исчерпывается совокупность всех человеческих действий. И даже эта свобода еще значительно ограничена. Так, например, нам прекрасно известен путь, по которому можно достигнуть улучшения паровой машины: нужно только надлежащим образом повысить температуру пара. Но мы не располагаем таким материалом, из которого можно было бы построить машины, достаточно прочные, и вынуждены отказаться от этого пути.

Вот то поприще, на котором действуют великие люди. Это не только инженеры, как можно было бы сразу подумать; это делают также естествоиспытатели, включая математиков, с одной стороны. И социологов, с другой. Выше было упомянуто о большом совершенстве динамо-машины, служащей для превращения механической энергии в электрическую. Что мы можем конструировать ее так совершенно, этим мы обязаны исключительно предшествовавшим исследованиям физиков, познакомивших нас с законами электрических токов, вызываемых движением. Ибо без знания этих законов даже самый терпеливый техник и не подумал бы строить, испытывая всякие комбинации, подобную машину. Всякое открытие закона природы влечет за собою ограничение возможностей заблуждений и ошибок в наших усилиях, направленных на преобразование нашей жизни. Какая масса смертей и болезней устранена была тем, что практический врач Роберт Кох в Венигероде пришел к мысли сильным разбавлением жидкостей, содержащих бактерии, так разъединить их колонии на желатинных пластинках, чтобы каждая колония заключала только единственный вид, - сколько этим было устранено смертей и болезней, теперь и не оценить; во всяком, случае, эта научная мысль принесла человечеству гораздо больше благодати, чем все классическая филология мира; между тем значение ее до сих пор далеко еще не исчерпано.

Мы видим, что всякая наука действительно имеет значение экономии в высшем смысле слова, как это постоянно подчеркивает Эрнст Мах. Конечно, это значение и влияние можно установить только на действительных науках, т. е. на таком знании, которое позволяет нам предсказывать будущее. Теперь нет надобности доказывать на отдельных фактах, что естественные науки восстановили славу искусства пророчествования, ибо сообразно таким предсказываниям, поскольку мы о них знаем или считаемся с ними, мы устраиваем нашу жизнь почти во всех деталях. Всех людей, открывших нам новые возможности предвидения и предсказывания, мы называем великими людьми в мире, соответствующей важности и объему предсказываний, которые они сделали возможными. Впрочем, эпитет "великий" мы применяем и к таким людям, которым мы обязаны серьезными преобразованиями в нашей общественной жизни. Так, мы называем великим Бисмарка потому, что он дал нам возможность основать Германскую Империю. Но почему мы так заинтересованы были в основании Германской Империи? Есть люди, желающие убедить нас в том, что немцы потому нуждаются в общем государстве, что уже в прежние столетия таковое существовало, и восстановление той старой прелести - наш исторический долг. На самом деле все значение нового государства заключается в том, что оно позволяет нам с лучшим экономическим коэффициентом выполнять наши человеческие задачи. Выполнимо ли было при прежней системе маленьких немецких государств, положим, государственное страхование от несчастных случаев, инвалидности, смягчившее прежнее неизмеримое горе? Никто не скажет, что да; но исследуйте, почему? Ответ будет следующий: соответствующая организация была в маленьком масштабе практически неосуществима. Только в рациональном объединении прежде разрозненных энергий заключается значение крупной общей организации, и подобно тому, как крупное предприятие может доставлять любые товары дешевле и лучше, чем ограниченное в своих технических средствах маленькое предприятие, точно так же крупное государство производит такие работы, за которые маленькое государство, вообще, не берется.

Таким образом, мы и на этом примере видим, что рассуждения, основанные на втором законе энергетики, дают нам масштаб для оценки и характеристики всякого рода культурных ценностей. Здесь мы не можем распространить нашу мысль и на высшие моральные ценности, и читатель должен удовлетвориться уверением, что и здесь ключ не отказывается действовать. Во всяком случае, здесь достаточно выяснено, что на этом пути мы действительно нашли средство мышления, на надежность которого мы всегда можем рассчитывать.

Если второй основной закон дал нам средство к установлению совершенно общих границ для нашего предмета, то он доставит нам также сре6дство исследовать и оценивать жизнь каждого великого человека в отдельности. Великий человек, это - аппарат, могущий производить великие работы. Величины этих работ зависят, во-первых, от количества энергии, которое этот аппарат в состоянии поглощать извне. Это действие первого основного закона, и в этом отношении почти все люди равны, поскольку они здоровы и нормальны. Во-вторых, работы зависят от количества сырой энергии, превращаемого в специфические формы, в которых происходит работа великого человека, по отношению ко всей поглощенной сырой энергии, и чем выше этот коэффициент, тем больше будет сделано великим человеком. Вот, где в наших руках ключ для определения большей или меньшей работоспособности великого человека при данных внешних условиях. Мы, вообще говоря, должны принять, что работы великого человека зависят от тех отношений различных форм энергии, в которых они подготовляются и выполняются: работа будет тем выше, чем лучше действует "трансформатор". И эта истина кажется совсем элементарной, но в применении к фактическим случаям она приобретает совсем неожиданные объясняющей свойства. Здесь та область, где ранние влияния, воспитание, обстановка и подобные факторы участвуют в формировании молодого гения и оставляют свои следы на формах его работ.

Рядом с энергетическими существуют биологические законы, которые, в свою очередь, влияют на формирование великого человека. И здесь речь идет не об однозначных или вполне определенных необходимостях, как это утверждают без фактического основания некоторые философские теории, а о составляющих весьма сложного образования, ставящих работам известные границы, но в пределах этих возможностей не определяющих их однозначно.

Здесь мы особенно займемся двумя проблемами: во-первых, вопросом о предпосылках, которые должны быть налицо у родителей, для того, чтобы они произвели гения; во-вторых, вопросом о влиянии сопротивлений и содействий на сумму произведенных гением работ.

Как известно, гений, вообще, не передается по наследству. Сестры и братья гениального человека большей частью не оказываются особенно выдающимися; точно также ничем не выдаются обыкновенно ни родители, ни потомство гениального человека. Таким образом, появление великого человека - единичный случай, т. е. такой случай, который, хотя и возможен, но только при особенных обстоятельствах осуществляющийся в действительности^*.

^* (Мне хорошо известно, что в некоторых немногих случаях выступает фамильное дарование, в особенности у математиков Бернулли. При этом нужно заметить, что из всех научных дарований математическое дарование носит наиболее специфический характер; оно обусловлено особенной организацией, сказывающейся, по Мёбиусу, даже во внешнем признаке, в усилении глазной кости в височном углу. Но подобные случаи представляют, вообще, исключения, а правило - спорадическое появление выдающегося дарования в средних, вообще, семьях. )

По новейшим исследованиям в области наследственности, качества индивидуума составляются мозаикообразно из конечного числа составных частей, которые могут принадлежать как отцу, так и матери, но таким образом, что одно исключает другое. Это значит, что какая-нибудь определенная составная часть происходит или отца, или от матери, но она никогда не бывает смесью из соответствующих составных частей обоих родителей. Сообразно с этим, каждый молодой организм является по своим способностям более или менее негармоничным; менее, когда это - весьма простое существо, у которого разнообразие свойств ничтожно, более - в противоположном случае и, поэтому, наиболее у великого человека. Отсюда вытекает своеобразная неловкость молодых людей в период достижения совершеннолетия, т. е. в то время, когда впервые явственно выступают специфические особенности. Только такие существа, у которых, благодаря благоприятному случаю, составные части первоначально распределились гармонично, только эти существа не нуждаются во внутреннем приспособлении, которое другим часто удается только с чрезвычайным трудом.

Это приспособление необходимо потому, что отдельные составные части, сталкивающиеся в живом существе, отнюдь не с самого начала действуют в одинаковом направлении. Мы знаем много несчастных юношей и девиц, у которых величайшее прилежание в учении сопрягается с чрезвычайной неспособностью усвоить заученное, и также другую комбинацию, где с хорошими способностями связаны недостаточные моральные качества. Если хотите грубого примера, то в каждом ребенке мы имеем дело с бросанием известного числа игральных костей. Так 4к4 каждая кость выпадает независимо от всех других, то число выпавших очков или значение удара зависит от всех костей; если одна из них выпала даже шестеркой, то отсюда далеко еще не следует, что удар - благоприятный. Или другое представление: способ, каким образом различные данные действуют друг на друга, определяется не суммой, а произведением; если только один сомножитель очень мал, то произведение никогда не может быть велико. Результат представляется наподобие цепи, состоящей из совершенно разнородных звеньев; если даже все звенья, кроме одного, очень прочны; если только это одно звено очень слабо, то цепь в состоянии выдерживать не более, чем это слабейшее звено. Если возможность, чтобы в цепи было несколько прочных звеньев, осуществляется очень часто, то случай, чтобы все звенья были очень прочны, нужно считать в высшей степени маловероятным, а потому и редким.

Чтобы понять характерное спорадическое появление выдающихся людей, мы должны, таким образом, допустить, что объективная возможность для их появления всегда и часто существует, но что действительное совпадение соответствующих составных частей, составляющих великого человека, так же редко осуществляется, как редко совпадают числе квинтерны в лотто.

Далее мы должны заключить, что подобный счастливый случай тем скорее осуществляется, чем в большем изобилии имеются налицо благоприятные факторы уже у родителей. Поэтому отцами великих людей часто бывают люди, которые, наряду со своей специальностью, занимаются также свободной научной деятельностью. Этим отличался отец Роберта Майера, а также отец Юстуса Либиха. То же качество, в рельефно выраженной форме, мы находим у отца Герберта Спенсера, равно как у отца Вильяма Томсона, а относительно Дэви и Фарадея нам, вероятно, недостает только более точных сведений.

Теперь, в свете этих мыслей, легко понять, почему мы родителей великих исследователей находим почти исключительно в средних общественных слоях. Единственное поразительное исключение из этого правила составляет Англия, где мы и среди высшей аристократии находим целый ряд выдающихся имен, как Кавендиш и Бойль на исходе восемнадцатого и Релей (Rayleigh) на исходе девятнадцатого столетия. Среди коронованных особ мы не находим ни одного исследователя, хотя некоторые из них и добивались этой славы.

Причину последнего явления нужно прежде всего искать в том, что в этих семействах практикуется или до сих пор практиковалась довольно строгая тренировка. Они достигали своего положения, благодаря особенным качествам, преимущественно военным и политическим, и эти особенные качества были развиты, благодаря тому, что они заранее предназначали и готовили своих детей для военной или политической карьеры. Долгое время они даже считали другие занятия, кроме этих и сельского хозяйства, неподобающими их званию. Таким образом, научные наклонности в этих семействах в известной степени атрофировались, так как существующие способности не только не упражнялись, но и подавлялись.

Вспомним характеристику, которую Гете дает маленькому сыну Геца фон Берлихингена: как этот маленький, вкус которого развивается на лошадях и оружии, презирает в других наклонность к книгам и рассказам! У католических семейств высшей знати научные наклонности атрофировались еще больше в виду того, что все более или менее даровитые в научном отношении предназначались для духовной карьеры, и таким образом они не оставляли никакого потомства, по крайней мере, законного, и их особенности не могли передаваться фамилии.

Исключение в Англии нужно, быть может, объяснить тем, что этот островной народ раньше континентальных народов мог, к счастью для себя, отказаться от развития специфических военных талантов и потому развил административные и торговые дарования. К этому нужно еще прибавить строго проведенную систему неделимости передающихся по наследству фамильных поместий. В семействах, где много детей, всегда младшие сыновья получали хорошее воспитание, а в будущем большею частью предоставлялись самим себе. Если в таких случаях оказывалось специфически научное дарование, то ему и не трудно было достигнуть развития. Замечательно, что ни Бойль, ни Кавендиш не был перворожденным сыном. С другой стороны, случалось нередко, что за смертью законного наследника, в права наследства вступали и младшие сыновья, и таким образом существующие научные ростки могли переноситься в главенствующую семью.

Тем не менее, и в Англии число исследователей из кругов знати весьма ничтожно, в сравнении с числом их из средних слоев, именно, в новейшее время. Последнее зависит, вероятно, от того, что в продолжение восемнадцатого столетия среднее сословие в Англии получало очень жалкое образование. Ибо, как мы сейчас увидим, и так называемые низшие сословия с ничтожным образованием и плохими условиями жизни делают в класс великих исследователей лишь исчезающе малые непосредственные вклады. Наоборот, посредственные вклады, в том смысле, что деды или, вообще, предки великих людей происходили из таких кругов, весьма значительны.

Мое утверждение, что из низших слоев народа происходит только исчезающе малое число великих исследователей, противоречит в известной степени популярному мнению, охотно представляющему себе гения поднимающимся из бедности и униженности к неслыханному блеску. Это, пожалуй, справедливо в известной степени относительно выдающейся деятельности в других областях, например, относительно составления крупных состояний, но не относительно чистой науки. Здесь я должен установить, что как доступные мне данные относительно родителей великих людей, так и личный мой опыт над молодыми выдающимися людьми обнаруживают отсутствие этого типа.

Причину определить нетрудно. Подобно тому, как различные народы стоят на различных ступенях культурного развития, точно так же и в среде одного и того же народа различные слои находятся на неодинаковой культурной высоте, а ниже известной высоты не рождаются вожди человечества. Здесь приходится слишком низко начинать, и нельзя уже впоследствии подняться на особенную высоту. С одной стороны, здесь большею частью недостает интеллектуального наследства, а там, где таковое наследство налицо (это, кажется иногда бывает в продолжение немногих поколений среди низших слоев), то приобретение общих знаний, культурной основы, стоит больших трудов. Таким образом происходят только подготовляющие люди, которые так часто оказываются отцами великих людей; тогда на их детях осуществляются счастье и успехи, в которых им было отказано. Вместе с интеллектуальностью и силой воли они часто передают сыновьям и значительную долю честного идеализма, качества, без которого большие работы, вообще, невыполнимы.

Один из весьма редких случаев, когда непосредственно из низших слоев вышел перворазрядный исследователь, представляет Фарадей, отец которого был кузнецом и жил в скудных условиях; он отличался также болезненностью, но терпеливо мирился со своей судьбой. Здесь, к сожалению, мои источники совершенно умалчивают о духовных особенностях. Кроме уже упомянутой принадлежности к секте зандманианов, что указывает более на моральные качества, чем на интеллектуальные, никаких других сведений нет. И сам Фарадей, по-видимому, не высказывался о своем отце.

Более точное изучение характера работ Фарадея весьма убедительно показывает, что они лежат в таких областях, где они могли быть выполнены без большой предварительной подготовки. Исследования по электродинамике и электромагнетизму произведены были на совершенно почти девственной почве, открытой только за несколько лет до активного вторжения в нее Фарадея. С условиями химической работы он достаточно освоился еще в молодости, в бытность ассистентом у Дэви. Математика и математическая физика оставались ему, по существу, незнакомы, ибо во всех его работах отсутствуют более или менее сложные вычисления, не говоря уже о высшей математике. Для понимания действительно весьма сложных электромагнитных явлений он выработал себе не аналитическую, а геометрически-наглядную теорию силовых линий, которая, впрочем, представила столь прочное здание, что оно без изменения перенесено было Максвеллем в математику.

С этим находится в связи то, что закон сохранения силы представлял для него такие трудности, которых он никогда так и не преодолел. Такие же трудности испытывал и Майер, который не посвящен был в теоретическую механику, до тех пор, пока он, наконец, не изучил ее.

Второй случай представляет русский ученый Ломоносов, который в 1730 году прибыл в Москву, почти совершенно ничего не знающим крестьянским парнем, и не только усвоил почти весь объем знаний того времени, но и пришел к самостоятельным мыслям в физике и химии^*. Но здесь перед нами не исследователь в собственном смысле, ибо задача жизни Ломоносова заключалась более в том, чтобы познакомить соотечественников с западной культурой, чем в том, чтобы внести в нее самостоятельный вклад. Если бы он вырос в благоприятных условиях, то из него, вероятно, тоже вышел бы исследователь высшего порядка, ибо его сочинения содержат много оригинальных и правильных мыслей, экспериментально доказать которые у него не было времени.

^* (Б.Н. Меньшуткин в "Annalen der Naturphilosophie" 4, 204. 1905. Эта работа, имеющаяся и на русском языке, удостоена С.-Петербургской Академией Наук малой Ломоносовской премии. Пер. )

Другой вопрос относится к расе и национальности выдающихся людей. Здесь существующие факты легче всего обозреть с той точки зрения, что наука является последним и высшим продуктом продолжительного культурного развития, и мы только там можем ожидать развития, где налицо эта предпосылка. Другими словами, только старые культуры могут развиться до этого пункта. Так, мы находим науку египтян, греков, арабов только после продолжительного периода непрерывного развития "мирных искусств". Точно так же, новейшая наука берет свое начало в старейшей тогда культурной стране, Италии, переходит во Францию, Голландию, Англию, чтобы в настоящее время основаться в Германии, в то время как Северная Америка уже занята мыслью перенести ее центры тяжести через Атлантический Океан.

Но что возраст культуры не стоит в прямом отношении к существующей научной деятельности, вытекает из того, что, например, в настоящее время Италия осталась значительно позади других стран, и что тревожные признаки научного регресса заметны и во Франции. Такая старая культурная страна, как Испания, вносит в интернациональную сокровищницу науки лишь весьма ничтожные вклады, в то время, как гораздо более молодые культуры скандинавских стран могут гордиться относительно весьма высокими научными работами. Таким образом, роль играет и другой фактор, который должен оплодотворять почву, для того чтобы наука процветала.

Этот фактор - экономическое положение людей науки. Это звучит отчаянно материалистически, когда я должен утверждать, что наука отстает везде, где отсутствуют такие форму гражданской жизни, которые освобождали бы человека науки от повседневных забот. Но факты налицо, и их нужно понять и использовать. Уже у греков наука оказывается достоянием только зажиточных классов, особенно даровитые представители которых, в силу хозяйства, основанного на труде рабов, располагали необходимым досугом для того, чтобы отдаваться требующей времени и напряженной работы мысли. Точно так же весьма действительным, хотя и не безупречным, средством насаждения науки оказывалось, начиная с Александрийской Академии и кончая современными учреждениями такого рода, создание таких должностей, которые оставляют достаточную часть времени и энергии для свободной научной работы. Конечно, научные работы возможны не только при наличности этого условия: уже древность на примере Сократа и стоиков показывает, что базис для научных занятий может создать не только состояние или постоянный доход, но и отказ от ненужной роскоши, и соответствующее уменьшение забот о материальном существовании. И до новейшего времени мы найдем обе эти формы согласования научной деятельности с требованиями повседневной жизни. Но в виду того, что занятие наукой, вследствие усложнения проблем, становится и фактически дороже, требуя больших средств, то вторая, более несовершенная, форма должна исчезнуть: более или менее крупные общины и союзы, на первом плане, государства должны брать на себя расходы по содержанию и доставлению средств тем лицам, которые могут быть полезными для науки.

Таким образом, даже маленькие страны могут успешно конкурировать с величайшими странами. Благодаря тому, что Берцелиус рано сделался членом Академии в Стокгольме и добился таким образом возможности свободно отдаваться науке, маленькая Швеция в течение нескольких десятилетий пользовалась научной гегемонией в области химии. Если бы Берцелиус вынужден был, как в свое время Шееле, выполнять свои работы в сельской аптеке и при этом сильно подорвать свое здоровье, то он сделал бы гораздо меньше, и Швеция не занимала бы того положения в европейской науке, какое она заняла, благодаря нему. И расходы на это не особенно велики. Однако, правительства, к сожалению, до сих пор еще не прониклись сознанием громадного значения научных работ для положения каждой нации в семье народов, и как раз самые выдающиеся и замечательные работы преподносятся их творцами нации и всему миру все еще в виде добровольного подарка.

Взгляд на современное распределение научных ценностей по нациям можно составить себе по сообщению, недавно сделанному в Гарвардском университете астрономом Е.С. Пиккерингом^*. Следуя мысли de Candolle, он сопоставил иностранных членов больших академий, которые избраны, по меньшей мере, двумя академиями и живут еще в настоящее время, и распределить их по нациям. Ниже, во втором ряду чисел, находится число таких членов, принадлежащих соответствующей стране. В третьем ряду приведено число обществ, к которым эти члены принадлежат; в четвертом - их отношение, или среднее число обществ, выбравших по одному из этих членов. Наконец, последние столбцы содержат числа миллионов жителей, приходящиеся на каждого члена и каждую академию. Чем менее эти числа, тем интенсивнее научная продуктивность.

^* (The popular Science Monthly, Oct. 1908. )

Если мы рассмотрим числа последнего столбца^**, то увидим, что в научном отношении Саксония идет впереди всех стран, ибо на 0,2 миллиона, т. е. на каждые 200.000 жителей этой страны выпало ученое отличие. За нею следуют другие страны в таком порядке: Норвегия и Баден - 0,25, Швеция - 0,33, Голландия и Бавария - 0,41, Пруссия и Англия - 0,49, Дания - 0,51, Вюртемберг - 0,77, Франция - 0,79, Швейцария - 0,83. Бельгия - 1,42. Италия - 2,17, Австрия - 2,7, Соединенные Штаты - 3,08, Россия - 16,3.

^** (Я прибавил этот столбец (которого нет в оригинале), ибо число мил. Населения, приходящееся на одно из обществ, выбравших этих членов, кажется мне более точной мерой, чем число жителей, приходящееся на каждого из этих членов, выбранных частью многими, частью немногими обществами.)

В этой таблице довольно ясно выступает перевес немецкой науки. Если мы соединим все германские государства, то они содержат 52,6 мил., на которые приходится 127 отличий. Отношение будет 0,44. Если мы вычислим то же самое для народов Великобритании, говорящих на английском языке (41,5 мил. с 63 отличиями), то получим 0,66; если бы мы взяли все страны, говорящие на английском языке, включая Соединенные Штаты и Канаду, то отношение значительно увеличилось бы.

Таблица интересна не только именами и числами, в ней содержащимися, но и именами, которых она не содержит. Из европейских государств отсутствуют Испания и Португалия, а также все Балканские государства; последние еще не достигли такого культурного развития, чтобы они могли удовлетворить научному минимуму. Из внеевропейских стран фигурируют в таблице только Соединенные Штаты; вся Азия, Африка и Австралия исключены. Мы видим, насколько тесно ограничена в пространственном отношении высшая культура на земной поверхности. Вероятно, Азия в скором времени приобщится в лице Японии к высшей культуре.

Замечательна, далее, децентрализация немецких исследователей. В то время, как английские исследователи все живут в Лондоне, или во всяком случае, в Англии, и ни в Шотландии, нив Ирландии мы не находим их представителей, в Германии исследователи рассеяны по всей стране. Впрочем, приведенные числа не нужно понимать, как числа рождений, ибо распределение произведено по месту жительства лиц, а не по месту их происхождения. Напротив, числа с довольно большой точностью показывают происхождение по национальностям. Впрочем, здесь есть некоторые исключения, но они часть компенсируются.

Весьма поражают неблагоприятные числа для старых стран, Франции и Италии. Обе они не только стоят позади Германии, но и значительно отстали от Англии, если даже примем во внимание общее население в обеих странах. Это показывает, как легко страна может потерять научную гегемонию. Во Франции это, весьма вероятно, объясняется уже описанными вредными последствиями централизации. Эти условия сложились только в девятнадцатом столетии, со времени наполеоновского университетского устава. Еще в первых трех десятилетиях прошлого столетия было абсолютно необходимо, чтобы каждое новое открытие было признано парижской Академией; иначе оно не могло получить всеобщего признания. В настоящее время о таком судилище не может быть и речи: Парижская Академия заняла одинаковое место в семье равноправных академий.

В Италии регресс начался гораздо раньше. Италия обладает тем же преимуществом сильной децентрализации, что Германия, в лице самостоятельных университетов, рассеянных по всей стране. Но итальянские университеты, благодаря господству католической церкви, не находятся более на той высоте, которая в начале нового времени поставила их во главе научного движения; в Германии, наоборот, влияние реформации на университеты, несмотря на некоторые вредные стороны его, которых отрицать нельзя, было, все же, освободительным и содействовало, в общем, прогрессу науки. В Италии невежество, в котором намеренно удерживались широкие массы народа, вместе с ограничением высшего преподавания строго предписанной наукой, заглушила самостоятельное научное творчество, и теперь, когда оно уже осознано и частью устранено, университеты еще слишком много страдают от общей ограниченности своего бюджета, мешающего профессорам вполне свободно отдаваться научной деятельности.

Неблагоприятное относительно число Австрии объясняется очень большим числом славян, в культурном отношении стоящих на более низкой ступени, чем живущие там немцы. В таблице имен, приводимой Пиккерингом, я не нашел ни одного австрийского славянина, и только одного славянина, вообще. Если я, поэтому, отнесу 17 отличий, приходящихся на Австрию, к ее немецкому населению, которое может быть определено в 11 милл., то относительное число будет 0,65, т. е. уже немного благоприятнее, чем для Англии. Таким образом, и здесь, несмотря на частью неблагоприятные для университетов условия, сказалось специфически-немецкое дарование, которое в последние столетия все рельефнее развертывалось. К сожалению, мне трудно определить, достигло ли оно уже своего высшего развития, или можно еще рассчитывать на дальнейшее поднятие, так как мы имеет дело с явлениями, совершающимися очень медленно. Впрочем, так как Германия находится накануне полезной реорганизации элементарного и среднего образования, после осуществления которой очень большое число дарований, которые до сих пор подавлялись или вовсе уничтожались, достигнуть в будущем полного развития, то для ближайшего столетия можно с некоторой вероятностью рассчитывать на возрастание участия немцев в общей научной работе. Самыми серьезными конкурентами на этом поприще являются североамериканцы, которым остается сделать еще весьма большой шаг, прежде чем они достигнут одинакового уровня с другими культурными нациями.

Полная отсталость австрийских славян объясняется прежде всего страстной политической борьбой и борьбой за языки, которой отдаются все наиболее одаренные и наиболее энергичные представители этих народов. Подобная борьба по существу своему не может содействовать развитию культуры, так как она, эта борьба, направлена не на завоевание положительных ценностей, а ведется с целью механического распространения того или другого наречия. Никакой язык сам по себе не представляет никакой культурной ценности; он становится ею лишь в той мере, в какой он является носителем какой-нибудь объективно ценной литературы. Поэтому, отстаивание неразвитым народом своего национального языка, в особенности с возбуждением вражды к смежному языку высшей культуры, является своего рода национальным самоубийством, так как без самостоятельных культурных работ каждый народ в конечном счете подлежит уничтожению в состязании культурных наций. А у Австрийских славян (и не менее у венгров) мы как раз имеем случай. Что силы всего народа направлены на такого рода политические цели без культурного содержания, и этим практически уничтожается всякое научное творчество. В прежние времена, когда национальные амбиции еще не поглощали столько сил, эти национальности доставляли отдельных выдающихся и не мало хороших работников на общей ниве науки, теперь же мы этого совершенно не видим. Вред, причиняемый этим маленьким народом, особенно велик, ибо занятые этой борьбой немцы, несущие соответственную потерю научной производительности, не играют заметной роли по сравнению с теми многими миллионами немцев, которые, не тормозимые борьбой за язык, могут свободно отдавать свои силы культурным задачам, тогда как маленькие нации, которые, вообще, еще не накопили подобного капитала, так непроизводительно проматывают свои текущие доходы, а вследствие этого и впредь должны оставаться на том же низком уровне культурного развития.

В заключение я хотел бы одним словом указать на особенное обстоятельство, играющее значительную роль в прогрессе немца: это его радость учить других и учиться самому. Позже мы увидим, что, при прочих равных условиях, немецкий исследователь гораздо охотнее посвящает значительную часть своей энергии педагогической деятельности; благодаря этому, учиться у таких людей составляет большое удовольствие, и они привлекают к себе учеников со всего света.