Одиннадцатая лекция. Классики и романтики

Под влиянием атомизирующей, разлагающей психофизики, как она в настоящее время преподается в университетах (значения которой я вовсе не намерен отрицать), в известной степени отодвинута на задний план психология действительного человека в целом, представляющая совокупность всех его разнообразных данных и особенностей. Что такая психология существует, это несомненно, так как мы, вообще, устанавливаем или стараемся установить наше поведение по отношению к другим людям по тому, каких реакций на наши поступки мы ждем с их стороны. При этом мы различаем известные классы людей одинакового поведения. Однако, человековедение в этом смысле представляет в настоящее время скорее искусство, чем науку, т. е. оно покоится более на применении бессознательно приобретенных привычек, чем сознательно выработанных законов.

Я не могу дать здесь набросок практической или прикладной психологии, а вынужден ограничиться только той ее стороной, которая играет особенно важную роль в занимающей нас проблеме о великих исследователях. Крайние типы этой особой породы людей весьма резко различаются между собою по складу ума и характеру поведения, так что как для той, так и для другой группы можно установить ряд естественнонаучно обоснованных законов. Я уже указывал, что обе эти основные группы можно характеризовать, как классиков и романтиков, и что главный пункт их различия заключается в скорости их умственных реакций. Классики отличаются медленностью умственных процессов, романтики - быстротой.

Это различие является, по-видимому, основным. Уже в первых, принадлежащих древности, попытках классифицировать людей по их духовной сущности можно найти это различие в скрытой форме, хотя оно открыто и не рассматривается, как основной элемент "составов" (темпераментов). Известно традиционное деление темпераментов на сангвинистические, холерические, флегматические и меланхолические. Названия произошли от уже забытых физиологических представлений, по которым состав "соков" должен определять духовные особенности; входить в разбор этих представлений нам нет надобности. Но мы сразу узнаем, что в этом, практически, вообще, применимом делении проведена полная симметрия относительно основной особенности быстрого или медленного реагирования. Сангвиники и холерики - это быстро реагирующие умы, флегматики и меланхолики - умы, медленно реагирующие. И далее, сангвиников и флегматиков можно рассматривать, как нормальные случаи этих типов, а холериков и меланхоликов, наоборот, как болезненные преувеличения основных характеров. Таким образом, следует ожидать, что романтики - сангвиники, если они здоровы, и холерики, если их основные черты до болезненности усилены, классики же должны представлять темпераменты флегматические или меланхолические. Это деление и оказывается соответствующим действительности. Из описанных великих людей мы считаем Дэви, Либиха и Жерара романтиками и, действительно, находим их сангвиниками или холериками; Майер, Фарадей, Гельмгольц, наоборот, - классики и оказываются флегматическими или меланхолическими.

Под эти типы можно с большей или меньшей точностью подвести и всех других великих исследователей. На первый взгляд этого собственно ожидать нельзя, ибо между самым медленным реагированием и самым быстрым мыслимы, очевидно, все возможные градации, и нельзя усмотреть, почему средние формы не должны встречаться гораздо чаще, чем крайние. Здесь мы должны базироваться на фактах, которые, вообще, показывают, что именно великие люди очень часто самым определенным образом могут быть отнесены в ту или другую крайнюю группу, тогда как "средние люди" гораздо чаще представляют в отношении скорости реагирования средние члены. Те шесть великих людей, подробные жизнеописания которых приведены выше, выбраны отнюдь не потому, чтобы их отнесение к названным типам было возможно с особенной убедительностью. Но при изучении их биографий это различие прежде всего бросилось мне в глаза, напрашиваясь на обобщение, в применимости которого я все более и более убеждался при продолжении моих работ.

Я не хочу, чтобы меня поняли так, как будто я считаю это деление единственно возможным или же единственно целесообразным. Смотря по вопросам, которые поставишь себе, можно найти удобоприменимые и другие деления. Так, весьма глубокий принцип деления может представить вопрос, сосредоточивает ли исследователь все свои работы существенно на одной идее, или же он является творцом большого числа идей и занят их разработкой. Но это явление находится, очевидно, в большой зависимости от внешних случайностей; преждевременной смертью, например, карьера великого человека может оборваться непосредственно после первого великого произведения, и в таком случае невозможно определить, не сделал бы он впоследствии, подобно Майеру, ничего, или же, подобно Гельмгольцу, выполнил бы впоследствии целый ряд приблизительно равноценных первой работ.

Между тем, темп умственной пульсации, лежащий в основе деления на классиков и романтиков^*, столь сильно влияет на целый ряд других, важных свойств этих людей, что я не вижу более подходящего для нашей цели принципа классификации.

^* (Это деление я нашел задолго до того, как уяснил себе его связь со скоростью умственных реакций и учением о темпераментах.)

Различие между классиками и романтиками сказывается уже в юности. У быстро реагирующих романтиков явление ранней зрелости особенно рельефно выражено; так, у Дэви и Либиха она развита в сильнейшей степени, тогда как у классиков Майера и Гельмгольца она не поразительно выступает. Фарадей, в виду неблагоприятных условий юности, в сравнение не идет, но он, во всяком случае, не отмечен особенно ранней зрелостью. Далее, быстрый способ реагирования обусловливает интерес ко многим и разнородным предметам, весьма разностороннее и усиленное чтение. Овладевающее без разбора всем находящимся под руками материалом и порождающее немедленное стремление к творчеству. Замеченное Либихом явление, что окружающие оказывают помощь и поощрение, выступает преимущественно у молодого романтика, который, благодаря своей потребности в общении, а также подвижности ума, легко возбуждает участие в старших. Наоборот, более кропотливый и уединенный, медлительный классик не так легко находит признание в своем ближайшем кругу; Майер, например, не добился его до конца жизни. И его ученые современники часто замечали, что при встречах он не производил впечатления великого изобретателя. Обычному представлению о "гении" больше всего соответствуют гении романтического типа, быстрое мышление которых обеспечивает им превосходство и в обыденной жизни. Если же мы в письмах нередко находим выражение разочарования от личного впечатления, произведенного тем или другим великим человеком, то речь идет о классике, для которого сдержанность является не только основным правилом, но и личной необходимостью.

Гете как-то заметил, что типы своих позднейших произведений он создал уже в молодые годы, так что большая часть поэтической деятельности его жизни заключалась в обработке давно воспринятых образов. То же самое можно сказать о большинстве великих исследователей: они создают свои проблемы в молодости, самое позднее, в среднем возрасте до сороковых годов и в продолжение позднейшей жизни только разрабатывают их. Отсюда вытекает, что быстро думающий романтик за это время может воспринять гораздо большее разнообразие основных идей, чем рассудительный классик. Поэтому, у последнего разнообразие работы кажется гораздо менее значительным, если рассматривать ее по ширине. Наоборот, его манера работать обусловливает большую глубину в исследовании, чем у более скорого и часто также более поверхностного романтика. Так, Вилльярд Джиббс (Gibbs) за всю свою жизнь разработал почти только две проблемы: проблему гетерогенных равновесий и проблему статистической механики. Но той работой, которую он дал нам в первой области, питается почти уже целое поколение преемников и совершенно еще нельзя предвидеть, когда исчерпан будет запас идей, которые он сумел нагромоздить вокруг одной этой проблемы. Что же касается его второго произведения, то до сих пор, кажется, оно так мало понято, что еще не составилось общее мнение о значении найденных им результатов. Здесь перед нами классик в наиболее рельефно выраженной форме, своеобразные черты которого будут служить нам примером еще и по другому поводу.

Дальнейшая деятельность находится в соответствии с начальной деятельностью. Романтик творит скоро и много и поэтому нуждается в обстановке, которая воспринимала бы исходящие от него импульсы. Создать такую обстановку ему удается очень легко. Ибо он полон воодушевления и умеет передавать его другим. Так он привлекает к себе более или менее значительный круг участников, которые с охотой и благодарностью воспринимают исходящее от него воздействие и преисполняются его энтузиазмом.

Мы сразу узнаем, что здесь даны предпосылки для плодотворного учителя. В какую форму выльется учительская деятельность, зависит от внешних условий. С одной стороны, пример Дэви, учебная деятельность которого исчерпывалась блестящими лекциями в Королевском Институте, не создав школы серьезных исследователей, воодушевленных такими же стремлениями, какие воодушевляют учителя. С другой стороны, пример Либиха, который инстинктивно стремится и умеет при самых неблагоприятных условиях создать себе учебную лабораторию, организация которой была самой оригинальной и наиболее плодотворной. Из всех учителей науки, деятельность которых мы в известной степени в состоянии представить себе, Либих был, кажется, самым плодотворным и производил на своих учеников самое сильное впечатление, а образованная им школа по значению и влиянию превосходит все другие школы, когда-либо развитые другими учителями науки. Это объясняется вообще романтическим характером ума Либиха.

Представим себе деятельность такого учителя, который не вкладывает ученикам прямо в рот по ложечке найденные им результаты, а ведет их к тому, чтобы они развились в самостоятельных исследователей и этим доставляет им самые производительные и прекрасные часы жизни. Первым, элементарным, преподаванием он, вообще не занимается. Поставив его в своем духе, он может спокойно поручить его своим ассистентам, которых он сам выработал, и в которых он уверен, что они будут делать это правильно. После того, как ученик научится ходить, он засаживает его за проблему, которая еще не решена, но характер которой позволяет надеяться на то, что при соответствующем напряжении ее удастся решить. Так начинающий учится, как он может и должен направлять шаги в область неизвестного, и ему становятся доступными все чудесные возбуждения подобной творческой работы при условиях, совершенно гарантирующих его от полной неудачи. Ибо его работа вышла из умственного арсенала учителя, следовательно, она воодушевляет и последнего, который поэтому будет следить за ходом ее развития со столь же живым интересом, с каким он относился бы к собственной работе. Едва ли можно представить себе более идеальные и более счастливые отношения, чем такие, при которых каждый из участников дает и получает к общему преуспеванию и общей радости.

Но для того, чтобы подобный учитель мог плодотворно работать с целым рядом учеников, у него должен быть избыточный запас идей, планов, проблем и т. д., уже поэтому он должен быть романтиком. Он, далее, должен не только держать в голове различные ряды идей, которыми заняты его ученики, но и настолько овладеть ими, чтобы быть в состоянии проявить в них свое творчество. Ибо в распоряжении начинающего нет всех возможностей и пособий для решения предпринятой задачи, которые имеются у науки наготове: для этого нужен опытный практик. А очень часто новая задача требует изобретения новых средств, найти которые начинающему еще менее под силу. Тут учитель везде должен прийти вовремя на помощь, а на это он способен только в том случае, когда он обладает чрезвычайной подвижностью ума и отличается быстротой творческого процесса, чтобы на вопрос дать немедленный ответ. Поэтому, например, Гельмгольц, несмотря на свои колоссальные знания, громадный опыт и творческий ум, никогда не был хорошим учителем: он реагировал не мгновенно, а только спустя несколько времени. Если ученик предлагал ему вопрос в лаборатории, то он обещал подумать об этом и приносил ответ через несколько дней. Но ответ находился на таком далеком расстоянии от позиции ученика, что последний лишь в очень редких случаях находил связь между затруднявшим его вопросом и завершенной теорией общей проблемы, преподнесенной ему учителем. Таким образом, не было не только мгновенной помощи, в каковой главным образом и нуждается начинающий, но и руководства, непосредственно приноровленного к личным особенностям ученика, руководства, благодаря которому ученик мало-помалу от естественной вначале несамостоятельности доходит до полного овладения избранной отраслью знания. Все эти недостатки проистекают из того, что учитель не в состоянии немедленно реагировать на вопрос ученика, а для ожидаемого и желанного воздействия требует столь долгого времени, что и само воздействие теряет свою силу.

Все же, есть один случай, когда типичный классик основал плодотворную школу. Это был кенигсбергский физик Франц Найман, который развил в математической физике большое число учеников, сохранивших о нем благодарное воспоминание за полученное от него развитие. Если мы вникнем, на основании существующих сведений, в характер его преподавания, то убедимся, что в данном случае, как особенности предмета, так и постановка преподавания уравновешивали недостатки, вытекающие из медленного реагирования классика. Прежде всего, задачи, задававшиеся Найманом, по содержанию и методу всегда являлись продолжением исследований, начатых великими математикофизиками восемнадцатого столетия, так что речь шла не о прокладывании новых путей в неизвестных областях, а об усвоении уже высоко развитого метода и соответствующем применении к еще неразработанным случаям. Далее у Наймана нередко существующая у классика эгоистическая черта, в силу которой последний отворачивается от ученика потому, что последний не в состоянии с таким совершенством выполнять работу, как сам учитель, - эта черта была у Наймана заглушена наиболее высоко развитым чувством долга. Вследствие этого, он не опубликовывал большей части полученных им результатов, а предлагал их в виде проблем в своей семинарии. Это доставляло ему достаточное разнообразие задач, без которого, во всяком случае, невозможно плодотворное образование школы, и вместе с тем не ставило его в необходимость давать экспромтом разъяснения по таким вопросам, которые предварительно не были бы им достаточно обдуманы. Ибо он предлагал задачу не раньше, чем сам доводил ее до того, что больше не приходилось бояться неожиданностей.

Ни у одного народа мы не найдем призвания к учебной деятельности столь сильно развитым, как у немцев. Если мы поищем среди французских химиков второй половины девятнадцатого столетия, когда в Германии процветали школы Либиха и Бунзена, а затем школы их многочисленных учеников, то найдем только сына немецко-эльзасской пасторской семьи Адольфа Вюрца, который, в противоположность своим коллегам французского происхождения, сумел основать школу исследователей в духе Либиха (учеником которого он был), между тем, как другие выдающиеся химики работали в одиночестве и только иногда возбуждали к работе того или другого ассистента. Точно также Вильям Томсон в продолжение полустолетия был профессором в Глазго и, хотя имел сильное личное влияние на немногих учеников (примером может служить Рамзай^*), все же, производил свои работы один, не чувствую потребности передавать свои знания и умения другим. В то время как учительская натура делает даже из классика плодотворного учителя, образующего свою школу, отсутствие этого качества, являющееся национальным недостатком, мешает даже романтикам не немецкого происхождения непосредственно, через школу, передавать избыточный запас своих идей и своей энергии. Мы видели, что даже романтик английский, Дэви, довольствовался довольно случайным по составу кругом слушателей.

^* (Vergangenes und künftiges aus der Chemie. Biographishe und chemische essays von sir William Ramsay, S.129 ff. Ltipzig, Akademische Verlagsgesellschaft, 1909. )

Это, впрочем, крайние явления. В настоящее время, когда благодаря столь сильно развитым международным сношениям, стушевываются и такого рода различия, мы и в Англии находим уже несколько перворазрядных исследователей, проявивших себя плодотворно в основании и ведении школ для исследователей. У французов даровитые в этом отношении личности в последнее время еще не выступали. В связи с этим находится относительная незначительность участия, которое Франция принимает в совокупной научной работе человечества. Этот дефицит начинает исчезать, и старое научное наследство высокоодаренного народа снова оплодотворяется важными работами только тогда, когда там, в самоуправляющихся провинциальных университетах, независимых от столицы, будут развиваться гениальные исследователи и учителя, которые, не обращая внимания на "руководящие" течение в центральном пункте, будут следовать своим научным идеалам и сумеют привить их привлеченному и идейно прикованному кругу учеников. Сознание необходимости энергичной борьбы с вредными последствиями централизации, которая для науки наиболее невыносима, уже существует во Франции, но не стало еще настолько популярным, чтобы вызвать во всем народе крупное движение в направлении все возрастающей индивидуализации жизни.

В случае отсутствия только что рассмотренных вторичных влияний, классики, вообще. Обнаруживают ясно выраженную нелюбовь к преподаванию, вообще, и особенно к экспромтному преподаванию, а романтики, наоборот, стремятся к нему. Выше упомянутый великий американский испытатель Джиббс, самый крупный научный гений, которого до сих пор дали Соединенные Штаты, жил до такой степени замкнуто, что его деятельность едва была известна в том месте, где он жил, и где жили целые поколения его семьи (New Haven). Вся его научная карьера исчерпывалась должностью преподавателя в местном университете, причем он никогда не имел круга личных учеников; его лекции избегались, как слишком научные и трудные. Поэтому, те немногие, которых он не оттолкнул от себя своим замкнутым характером, сильно поражались, убеждаясь в его доброте и готовности помочь, когда к нему обращались с определенными вопросами.

Второй классический пример нелюбви классика к преподаванию представляет великий математик Гаусс. В свое время в Геттингене было хорошо известно, как он старался избегать чтения лекций тем, что при знакомстве с каждым отдельным студентом заявлял, что чтение, вероятно, не состоится, а потому студент лучше поступит, если распорядится своим временем как-нибудь иначе. При своей большой добросовестности в других отношениях Гаусс здесь действовал, очевидно, под влиянием внутреннего понуждения, так как чтение обязательных лекций было противно его натуре. Это, во всяком случае, не была лень, ибо Гаусс, как все великие исследователи, был весьма прилежный работник. Гораздо скорее отвращение к лекциям объяснялось у него необходимостью излагать результаты до окончательной обработки темы. Сообщать другим свои результаты без такой обработки могло возбуждать в нем чувство, как будто он показывается чужим людям в ночном костюме.

Мы подошли к общему вопросу о различии в стиле научных работ у классиков и романтиков. Оно весьма велико и покоится на основном различии умственного процесса.

Романтик всегда страдает избытком мыслей, планов и возможностей и при своих литературных работах прежде всего стремится освободиться от этого избытка, чтобы впустить другие идеи, уже ожидающие своей очереди. Но это освобождение возможно лишь таким образом, что литературное изложение следует непосредственно за решением проблемы. Здесь помогает большая скорость умственных реакций, позволяющая особенно быстро работать после того, как в силу той же особенности, в уме уже имеются все мыслимые возможности, так что выполнение может быть осуществлено на очень широкой основе. Так в короткое время преодолеваются весьма большие количества работы, вызывающие изумление рассудительного классика, как классик Берцелиус выразил романтику Либиху прежде всего изумление по поводу сделанной последним в несколько лет чрезвычайной массы работы. И Берцелиус работал очень много: но он работал изо дня в день, постоянно и спокойно выполнял заданный себе урок и так сплошь в продолжение долгой жизни. По сравнению с Либихом, делавшим свои открытия ночью, как бы в заколдованном состоянии, Берцелиус был медленным работником.

		Der zu dem Bau der Ewigkeiten 
 		Zwar Sandkorn nur auf Sandkorn reicht, 
 		Doch von der grossen Schuld der Zeiten 
 		Minuten, Tage, Jahre streicht. 

Рядом с большими преимуществами, которые представляет романтическое дарование, для романтика существует весьма значительная опасность, что он удовлетворится таким решением проблемы, которое никакого решения собственно не представляет. Впрочем, можно с полным правом утверждать, что проблема никогда не исчерпывается вполне, так как позднейшее поколение всегда найдет, что в ней дополнить, и изменить то, что прежнее поколение считало достаточным для успокоения своей совести и любознательности. Но для романтика остается опасность, что он остановится на том, что не удовлетворит самых передовых его современников, чего классик никогда не допустит.

История науки учит, что романтики действительно нередко подвергались этой опасности. Юношеские работы Дэви содержат такие незрелые плоды в большом количестве, а у Либиха их можно найти и во второй период деятельности, и даже в большем количестве, чем в первый, чисто химический, период. Ибо при применении химических воззрений к земледелию и физиологии он видел перед собою так много непосредственно важных результатов, что мало заботился о том, состоятельно ли то или другое второстепенное данное или нет. Ибо для того, чтобы победить тупой мир, необходимо дальше и глубже уйти по до сих пор незамеченному направлению, чем это соответствует всем принимаемым во внимание фактам: только таким путем можно достигнуть намеченной цели.

Поэтому, романтики - это те, которые революционизируют науку, классики же непосредственно этого обыкновенно не делают, хотя следствием их работы довольно часто оказывается корено переворот. Их работа представляет довольно фундаментальную постройку. Соответственно этому, наука представляет тем более широкое поле для деятельности исследователей романтического типа, чем они моложе и чем более сильные изменения предстоят ей до тех пор, пока она не выльется в установившиеся формы. Едва ли, например, в социологии можно представить себе исследователя-творца иначе, как романтического типа, тогда как романтик-математик представляется почти невозможным, хотя такие математики были еще в девятнадцатом столетии, как, например, англичанин Сильвестер.

Характер работы романтика приводит к тому, что у него явления упадка наступают очень скоро и сказываются особенно тяжелыми последствиями. Но они отнюдь не ограничиваются только этим типом, ибо они зависят еще от многих других обстоятельств, как здоровье, обстановка, признание и т. д. Но большая скорость реакций у романтика особенно легко доводит его до перенапряжения сил, до хищнического хозяйничанья со своей энергией. Поэтому, мы у них чаще встречаем катастрофы, влекущие за собою временные, а иногда и очень длительные перерывы в деятельности, чем у классиков.

Поэтому романтики преимущественно оказывают весьма сильное влияние на свое время, и как печатными трудами, так и устным учением порождают живые течения в науке. Естественно, что их личное влияние, устное учение, должно прекратиться относительно скоро; если романтик доживет до старости, то иногда он присутствует при том, как другие люди такого же темперамента занимают его место, отодвигая его на задний план. Но если он сделал перворазрядные работы, то их результаты только облекаются в более безличную форму и продолжают влиять по многочисленным новым каналам: через учеников, научные учреждения практические применения. Так, например, Либих еще при жизни чувствовал себя вытесненным из органической химии, основателем которой он был, чрезвычайным ее развитием и позже питал к ней даже отвращение. Но, несмотря на это, введенные им методы неизменно сохранили свое значение в этой фазе развития; здесь произошло то, что так часто случается: обратившийся к другим проблемам ум Либиха очутился вне соприкосновения с быстро развившейся прежней областью. И из отдельных воззрений Либиха на роль различных веществ в питании животных и растений многие, благодаря развитию созданного им движения, подверглись сильным изменениям или даже были совершенно отвергнуты; несмотря на это, применению Либихом химии к решению этих проблем мы обязаны многими успехами земледелия, а влияние его идей отнюдь еще не исчерпано.

Мы видим, что скорость реакций романтика сказывается частью и на том, как его произведение влияет на современников. Нужно остерегаться заблуждения, что скорое влияние в то же время и поверхностное. Часто оно так, но только что приведенный пример показывает и противоположное.

Совсем другие формы обнаруживает работа классика. В то время как первая забота романтика заключается в том, чтобы окончить занимающую его в данный момент задачу и освободить место для следующей, классик, прежде всего, заботится о том, чтобы разработать интересующую его проблему настолько исчерпывающе, чтобы ни он сам, ни по возможности никто из его современников не был в состоянии улучшить результат. Поэтому, классик так неохотно выпускает из рук свое произведение, и Гельмгольц определенно заявляет, что он редко отсылал рукопись, прежде чем в течение нескольких дней по ее окончании не вносил в нее те или другие поправки. Если угодно сравнение из области зоологии, романтик обращается со своими произведениями, как кукушка со своими яйцами: она довольствуется тем, что произвела их на свет и охотно доверяет их дальнейшее развитие другим. Классик, наоборот, подобен скучному медведю, который терпеливо и нежно лижет своего детеныша и выпускает его только тогда, когда сделает для него все, что в состоянии сделать. Отсюда проистекает и различное чувство собственности по отношению к произведению. Романтик радуется тому, что освободился от него и мало заботится о том, что другой, который займется его произведением, тоже предъявит право собственности на последнее; ибо у романтика произведений так много, что дорожить каждым в отдельности не приходится. Классик, наоборот, долго занимаясь своим детищем, чувствует к нему более близкое отношение и даже предпочитает держать результат у себя, чем сообщить его другим. В позднейшем возрасте Гаусс часто жаловался, что младшие коллеги отнимают у него вещи, которыми он уже давно овладел и не хотел опубликовать потому, что недостаточно еще отшлифовал их. Когда же друзья пытались объяснить ему, что он собственно обязан своевременно делать достоянием мира свои скрытые сокровища, дабы они не пропали вследствие смерти, то он всегда отвечал своей любимой поговоркой: "Pauca sed matura"^*, являющейся характерной поговоркой всех типичных классиков.

^* (Немногое, но зрелое. )

Поэтому, классик защищает свое произведение от посягательства и нападок со всей страстностью, на какую он только способен, и не может успокоиться до тех пор, пока не отразит всех этих нападок. Романтик едва ли может заниматься такими вещами, ибо у него было бы слишком много работы, если бы он и этим заниматься стал. В массовой полемике, веденной Либихом, мы не находим никакого спора о приоритете. Он больше всего заботится о прогрессе науки, и его полемика носит большей частью агрессивный характер и направлена на то, чтобы устранить препятствия, стоящие на пути этого прогресса, как он его понимал.

Благодаря своей завершенной форме, произведения классиков заключают в себе большей частью меньше личного, чем произведения романтиков. Последние иногда не боятся посвящать других и в свои заблуждения и, во всяком случае, не делают никакой тайны из тех путей, которые привели их к цели - особенно приятный пример в этом отношении представляет Кеплер. Классик же склонен представить каждое из своих произведений в таком виде, как будто оно покоится на себе самом, для чего он заботливо скрывает промежуточные ступени развития, приведшие к окончательной форме. Уже современники Ньютона упрекают его в том, что он, правда, показал им высоту своих открытий, но при этом предварительно убрал лестницу, по которой взобрался на эту высоту. Для многих классиков( в том числе и для Ньютона) геометрия Эвклида представляет идеал научного изложения. Я не сомневаюсь в том, что эта черта темперамента классика не должна быть развиваема, так как она скорее затрудняет, чем облегчает пользование научными результатами. Здесь в угоду эстетическому предрассудку (ибо это нужно назвать предрассудком в виду его вредных последствий) приносится в жертву воспитательное влияние, заключающееся в указании пути, приведшего к важному открытию. Знание этого пути не только облегчает последователям делать , в свою очередь, в избранных ими областях соответствующие открытия, но и представляет существенный интерес для теории науки, ибо оно дает более точные указания об особенностях творческой работы.

Благодаря этой закругленности, произведения классиков гораздо дольше сохраняют свое значение и еще долго служат источниками для изучения соответствующей проблемы, тогда как работы романтиков сами по себе относительно скоро теряют свое значение: научные успехи романтиков теряют личных характер, становятся безымянной составной частью общего знания. И произведения классиков ждет этот род растворения или диффузии: никто в настоящее время не изучает теорию движения луны по Principia Ньютона. Но, подобно тому, как хорошо отполированная поверхность стекла гораздо дольше сопротивляется химическим агентам, чем поверхность матовая, так закругленные произведения классиков живут гораздо дольше, чем произведения романтиков. Также малодоступность, связанная со строгой формой изложения, поднимает во мнении публики ценность произведений классиков, тогда как другие произведения иногда незаслуженно низко оцениваются только потому, что в них оказывается явная ошибка, как бы она сама по себе незначительна ни была. И личный элемент, все же, в известной степени содержащийся и в произведениях классиков, при первом взгляде не бросается в глаза, его труднее устранить, и потому он влечет за собою и вредные последствия. Все эти обстоятельства повлекли за собою то, что в Англии за появлением основного труда Ньютона последовала полная бесплодность в области математической физики и чистой математики, продолжавшаяся почти полтора столетия. Так удачно Ньютон сумел сгладить все шероховатости своей проблемы, на которых при благоприятных условиях могли бы распуститься бутоны нового прогресса.

В предшествующем описании я воздержался от абсолютных оценок преимуществ того или другого темперамента. Ибо здесь мы имеем дело с первоначальным характером человека; стремиться изменить этот характер было бы предприятием безнадежным, совершенно не говоря о той громадной затрате энергии, которой потребовал бы от темперамента насильственно навязанный ему способ работы. Поэтому, и не надо задаваться вопросом, какой из этих темпераментов лучше; а нужно выяснить вопрос, при каких обстоятельствах тот и другой могут дать наибольшее количество полезной работы. На этот вопрос можно, конечно, получить весьма определенный ответ.

Мы видели, что, при прочих равных обстоятельствах, молодой романтик всегда будет лучшим учителем. С другой стороны, ярко выраженные представители классического типа, при своей пламенно любви к науке обнаруживают инстинктивное отвращение к учебной деятельности, которой они занимаются под давлением необходимости, так как преподавание представляет почти единственный путь к науке. Так как различать оба эти типа уже в молодом возрасте совсем не трудно, то вооруженное этими знаниями ведомство просвещения могло бы извлекать из человеческого материала, имеющегося в распоряжении в его учреждениях, гораздо больше пользы (я понимаю ее в самом идеальном смысле), чем при современной случайной технике. Случай, что такой молодой человек, каким был Либих, получил возможность развернуть свой преподавательский талант, был крайней редкостью, а теперь в Германии, где мы стонем под игом китайщины выпускного экзамена, он почти совершенно невозможен. Ибо если приват-доцентом можно сделаться еще не очень поздно, то на этом посту в качестве учителя многого сделать нельзя.

Но если бы министерство просвещения сразу определяло бы таких молодых людей на места, на которых они могли бы беспрепятственно обучать (например, в качестве ординарных профессоров небольших университетов), а людям классического типа давало бы такие места, где они по возможности были бы освобождены от нежелательной им преподавательской деятельности, то не только те и другие лично выиграли бы, но и можно было бы ожидать максимума ученых и учебных успехов, достижимого при наличных условиях. Конечно, здесь нужна известная терпимость по отношению к таким местам, которые с виду носят характер синекур, но на самом деле преследуют цель доставить будущим классикам возможность развивать свои способности с по возможности наименьшей потерей энергии. Так как научными успехами определяется значение не только отдельного университета, но и страны и нации, то такая политика, как и всякое здоровое применения принципов энергетики, окажется наиболее рациональной и целесообразной.

Мероприятия описанного характера тем настоятельнее, что и у романтика способность преподавать недолговечна: она исчезает вместе с периодом, когда организм может еще работать с избытком энергии. В свое время было обращено внимание на то, что даже самый идеальный учитель Либих исчерпался, как учитель, еще не достигши пятидесятилетнего возраста, и должен был отказаться от преподавательской деятельности.